Гастроли "Ленкома" в Израиле

Дрехслер предоставил слово Витроку.

— Говорите коротко и конкретно. В общих чертах я с делом знаком. Будет ли гетто готово к двадцать шестому октября, или не будет? Вы знаете, что это окончательный срок?

— Ваши указания выполнены, и мы можем доложить, что первые партии жидов уже размещены в гетто. Считаю своим долгом отметить, что ваше предложение об учреждении жидовского комитета оказалось весьма плодотворным. Поистине, господин генерал-комиссар, это гениальная идея — учредить комитет из них самих; другое дело, что это за люди, но это никого не касается — достаточно, что такой комитет существует и сам просит учредить для них особый район. Выполняя ваше указание, я удовлетворил просьбу комитета и, как вам известно, издал распоряжение об организации гетто в Московском предместье. Стараниями господина Штиглица район между концом улицы Лачплесиса, Латгальской улицей, кладбищем и железнодорожными путями, проходящими напротив центральной тюрьмы, уже очищен от прочего населения, и можно начинать перемещение в гетто всех рижских жидов. Тысяч тридцать можно будет разместить без всякого труда, исходя из нормы — полтора квадратных метра на человека.

— Больше им и не надо, — заметил рыжий Штиглиц. — С собой разрешаем брать только то, что могут унести за один раз. Все остальное имущество остается в старых квартирах, и мы его учитываем.

— Инцидентов много? — обратился Дрехслер к Штиглицу.

— Не особенно. Все предписания выполняются довольно точно, а если кто упрямится, мои ребята убеждают без долгих разговоров. Кое-кого пристрелили. Некоторых пришлось избить. Парни не упускают случая пошалить — среди жидовок есть хорошенькие. Мы на это смотрим сквозь пальцы.

Штиглиц оставался серьезным. Он развернул на столе план Риги и показал Дрехслеру границы гетто.

— Расположение выгодное. Влево от Латгальской улицы, за этими вот домами, — большие дворы. Туда можно согнать порядочное количество жидов. А здесь, от кладбища в сторону центра, между гетто и железнодорожными путями, тянется большой пустырь. Мы уже огородили гетто колючей проволокой. Единственный вход с улицы Лачплесиса. Для расстрела удобны кладбище и улица Садовникова. Если ограничить движение близ гетто, никто и знать не будет, что там происходит. Каковы будут ваши указания, господин генерал-комиссар?

Дрехслер встал и начал прохаживаться по кабинету.

— Указания? Господа, нам нельзя запоздать ни на один день. Двадцать шестого октября все должны быть переведены в гетто. На свободе можно оставить лишь немногих специалистов — врачей, инженеров… Позже мы примемся и за них. Наши ученые ждут материала для опытов. Мы будем снабжать их обитателями гетто. Окончательный срок всеобщей ликвидации еще не назначен, но я думаю, что затягивать ее не станут. Надо быть готовыми к проведению массовой экзекуции. Смотрите, господин Витрок, как бы Алнор в Лиепае не обогнал нас. В некоторых городах мы уже вывесили плакаты с надписями: «Judenfrei». Риге до этого еще далеко.

Едва забрезжило, на улицах гетто началось движение. В ворота въехало несколько легковых машин с офицерами СС.

Это были подручные обергруппенфюрера Екельна и генерала полиции Едике. С автоматами и пистолетами в руках они выскакивали из машин и стреляли в толпу. Референт по еврейским делам Альтмейер со своим помощником Шульцем тем временем проверял, как организована охрана. Толпу разделили на отдельные колонны, по две-три тысячи в каждой.

— Куда нас поведут? — спрашивали друг друга стоявшие в колоннах. Обращаться к охранникам было запрещено. Но с ведома коменданта гетто эсэсовцы и шуцманы сами рассказывали им, что часть людей пошлют на работы, а других переведут в Юмправмуйжский концентрационный лагерь.

Было еще темно, когда первая партия тронулась в путь. Впереди и в хвосте колонны шли шуцманы. По обе стороны ее сопровождали вооруженные эсэсовцы на мотоциклах и конные патрули. Была оттепель. Люди скользили на обледенелых камнях мостовой, падали, конники наезжали на упавших, лошади топтали копытами женщин и стариков под хохот пьяной охраны. На улицах Московской и Садовникова валялись трупы. Колонна двигалась мимо фарфорового завода Кузнецова по направлению к резиновой фабрике «Квадрат». Жители окраин украдкой наблюдали в окна этот нескончаемый поток людей, который не прерывался весь день, эту скорбную процессию, конец которой еще извивался по узким улочкам гетто, а голова уже приближалась к соснам Румбульского леса.

Лес был окружен цепью охранников; если бы кто и попытался бежать, деться ему было некуда. Предвкушая предстоящее развлечение, везде вертелись «фюреры» разных рангов, которых Екельн пригласил посмотреть на экзекуцию. Они старались протиснуться ближе к заснеженной поляне, на которой евреям приказывали оставлять свои вещи и снимать с себя все, кроме белья. У кого белье было получше, тому велели раздеваться догола.

И тогда началось. Раздетых людей группами подгоняли ко рву. Приказывали спуститься в него и ложиться на дно ничком. Эсэсовцы стояли у края рва и стреляли из автоматов в спины лежащим. Когда все были убиты, к яме подгоняли новую группу и приказывали ложиться на мертвых.

Так продолжалось до тех пор, пока ров не наполнился до краев мертвыми телами. Тогда стали наполнять следующий ров. Бесперебойно работала машина смерти. Живой человеческий поток, текущий к Румбульскому лесу, вливался в рвы и исчезал в них навсегда.

К вечеру палачи изрядно устали, а ко рвам подгоняли все новые и новые толпы. Убить за один день десять тысяч человек было нелегким делом.

Уже смеркалось, когда в Румбульском лесу замолкли последние выстрелы.