Сегодня в Киеве у него дома. Подробности пока неизвестны - в "Медузе" новостная лента.
Он был очень мужественным человеком. Да будет земля ему пухом.
И у него была любимая фраза: "Помни, родина тебя всегда бросит, сынок. Всегда".
P.S. Комменты отключил. А то сразу запахло от определенных товарищей.
Upd: Текст Аркадия год назад - отсюда.
Умирать всегда страшно. И двадцать лет назад, и сейчас, и, подозреваю, даже через сто. Только страшно по-разному.
В
восемнадцать лет было страшно, потому, что только-только вылез из-под
мамкиной юбки. Ты еще не видел мир. Ты еще не жил. Совсем. У тебя еще
ничего не было. У тебя даже любви еще не было. Восемнадцать лет - это
практически еще ребенок. Мир открыт перед тобой, такой манящий, он зовет
тебя всеми своими красками, а тебе надо умирать. Так и не увидев его.
Так и не пожив в нем. Так и не оставив после себя ничего. Не оставив
детей. Не продолжившись в них. Ниточка жизни, тянувшаяся миллионы лет от
твоих предков, будет разорвана. И от этого такая тоска, такая
чернуха... Как там, в "Тонкой красной линии" - мне всего девятнадцать, а
мне уже так плохо. Первая чеченская для меня - это абсолютная
безнадега, абсолютная тоска, абсолютная чернуха. Она даже память
извратила - я был на этой войне летом, когда в Чечне буйство красок, но
помню её только черно-белой. Как на кадрах хроники. Цвета в памяти не
остались. Вообще. Только черное ожидание смерти.
Сейчас страх уже
другой. Не такой острый. Как-то устаканился, что ли... Сейчас, по
крайней мере, я уже продлил свой род. Эта ниточка жизни не будет
разорвана. Ведь что такое бессмертие, как не наши дети, верно? Мы
продолжаемся в них. Так что, по крайней мере, за это я спокоен.
Но
страшно, что не увидишь, как растет твой ребенок. Никогда больше не
сможешь обнять. И дочка никогда не сможет обнять тебя. Вот это уже
жалко.
Но тут уж ничего не поделаешь. Издержки профессии. Надо
это осознавать. Надо понимать, что работа у тебя такая - если
потребуется, умереть вместе с этими людьми.
Умирать, конечно же,
страшно. Всегда. Если кто-то говорит обратное - не верьте. И, как по
мне, чем дальше, тем страшнее. Потому что постоянно везти не может.
Лимит везения ограничен. Ну, раз повезло. Ну, два. Ну, пять. Но когда-то
же должно все-таки прилететь...
Я видел и как ставят к стенке, и к
стенке ставили и меня самого. Никакая жизнь перед глазами, конечно же,
не пробегает. Все это чушь собачья. Лично я вообще думал только об одном
- сможет ли он убить меня с первого выстрела, или не сможет. И, потому,
как он торопливо дергал затвор, понял - что не сможет.
Собственно,
в такие моменты боишься уже не самой смерти - ну, что, смерть,
выключили свет, и все, если в голову, ты даже и не поймешь, что умер.
По-настоящему боишься боли. Все мы видели, что артиллерийский снаряд
может сделать с человеческим телом. Боишься, что будешь валяться в
собственной юшке с вырванной челюстью и хрипеть еще несколько часов,
собирая кишки. И чувствовать, как внутрь тебя затекает холодный воздух.
Вот так умирать - и вправду страшно.
А еще жалко, что не увидишь
будущего. Потому что, как по мне, мы сейчас живем в очень интересное
время. Время новых прорывов, новых открытий. Я бы вот очень хотел бы
прокоптить небо ещё лет сто шестьдесят и умереть, наверное, где-нибудь в
Долине Маринера на Марсе. Собственно, наша с вами задача - дотянуть до
того момента, когда кардинальное продление жизни будет стоить сто
долларов.
Но когда ты находишься на войне достаточно долго, это
все - не то, что исчезает, а отходит на второй план. Месяц-два, и тот
мир, где у тебя есть дети, дом, будущее - становится расплывчатым. А
реальным остается только то, что есть здесь и сейчас.
Когда погиб
Игорь, мой друг и земляк, я хотел убить всех, без разбора, руками -
женщин, детей, стариков... А потом умереть самому. Я тогда сошел с ума. В
прямом смысле. Мне кажется, я уже начал видеть себя со стороны.
Хорошим
солдатом становишься не тогда, когда начинаешь метко стрелять или
далеко бросать гранаты. Хорошим солдатом становишься тогда, когда к
жизни и смерти начинаешь относиться одинаково - одинаково безразлично.
Тебе уже безразлично - выживешь ты, или умрешь. Тогда люди начинают
делать вещи на которые человек, казалось бы, не способен. То, что потом
назовут "подвиг". Своя-то жизнь не стоит ни копейки, не то, что чужая.
Возвращаться потом очень тяжело. Годами. Десятилетиями. Некоторым, чтобы
вернуться, так и не хватает всей жизни.
В восемнадцать лет,
наверное, все же проще. Тот, кто сделал призывной возраст в восемнадцать
лет - был очень умный. В таком возрасте человеком намного проще
манипулировать. Еще романтика и грезы о подвигах. Еще нет
ответсвенности. Нет семьи. Почти нечего терять. Проще загадить голову
высокими лозунгами о долге, Родине, патриотизме, доблести.
К сорока годам все это уже не работает. К сорока годам вообще становишься осторожней.
Я вот, например, уже третий год не могу заставить себя вновь поехать на войну.
В свое время я был хорошим солдатом. Я дошел до этой стадии.
А сейчас я плохой солдат. Я жить хочу больше, чем умереть.
