Третий сон Алексея Экслера

 Подойдя поближе, Экслер заметил, что картонка была тщательно истыкана вилкой, чем напоминала пасхальную мацу.

"А я очень даже кошерный! — сказал себе Экслер. — И мацу люблю, особенно ежели со шкварками да с водочкой…"

Леша зашел в этот странный дом. Внутри было просторно, тихо, сухо и комфортно. Мягкий свет дневных ламп не резал глаза, на старинном паркете лежали ковровые дорожки, вдоль стен протянулись стеклянные ящики с экспонатами (безусловно, кошерными, но их Леша разглядеть с того места, где стоял, не мог). У входа стоял маленький столик, где храпела дежурная бабушка, на столике рядом с телефоном без диска лирично сипел допотопный радиоприемник:

"Одинокий мой ящер, ты паришь высоко,

В антрацитовом мраке гоняешь сычей,

А кого не сразил смелый клюв, поразишь

Красотой и кошерностью черных очей".

Приемник зашипел, как модем на последнем издыхании безнадежного хендшейка, и тихонько пополз с частоты.

"По сообщениям Советского Информбюро…" — мелькнуло в треске суровым голосом Левитана, а сразу же за этим приемник коротко шаркнул и завершил начатую мысль категоричным заявлением, что "А-я-я-ай, убили Васю, убили Васю, убили, а-я-я-ай, ни за что, ни про что, суки замочили".

Экслера последнее обеспокоило. Глянув еще раз на храпящую бабушку, он подумал, что вряд ли она объяснит ему, куда побежал Черный Человек. Затем Леша услышал глухой разговор где-то за стеной, и, поразмыслив, тихонечко проскользнул мимо старушки в дверь "Для работников музея".

Слова становились все отчетливее, по мере того, как Экслер продвигался по тусклому коридору. Вскоре стало очевидным, что голоса доносились из-за одной из открытых дверей. Леша осторожно подошел к ней и вжался в стенку.

— …я ж ей, Серег, грю, — бубнили за стеной, — я ж ей грю, ну подумай, Калерия, ну нафик тебе сдался тебе этот птибурдукаль, на него ж штруделя не напасешься, он же жреть небось как лошадь в тумане, так нет же, вынь да положь ей птибурдукаля… ты, Серег, не сиди уши развесив, а подливай мине, у миня ж у горле пересыхает… вынь, Константин Похмелыч, да положь ей птибурдукаля, больше Константин Похмелычу делать нечего как за свиньей крылатой по городу бегать, а она, Калерия-то разошлась: "эт, — грит, — самый что ни на есть уникальный экспонат будет, середина восемнадцатого века (ежли от сотворения мира считать)". Потом ваще у старой крыша поехала, она на табуретку залезла да начала стихи декламировать: "Еще Шурик Ганибалыч Пушкин, — грит, — во глубине сибирских пущ воспел неписаную красу этого редкостного животного, в поэме "Пцыри". Какие крылышки, какой носок, и архангельский должно быть голосок! Вот как, — грит, — говорил великий поэт". Ну я, конечно, тоже в долгу не остался, стал гордо так и зацитировал: "Птибурдукаль, тебя я презираю! Похмелыча касаться ты не смей!". Да, Серега, секёшь, Ильф и Петров-Водкин, они самые… Ну, пошел я за ним все-таки, а шо ж делать-та… Против Калерии, что против кавалерии переть, чертова баба… Достал я ей птибурдукаля. У кошерника он щаз на экспертизе, на втором этаже, свинья крылатая. Во как щеку мне оцарапал, гад…"

Экслер решил не связываться с Похмелычем и его молчаливым другом и рванул со скоростью Светы по засыпанной окурками лестнице на второй этаж. Там он наткнулся на тяжелую дверь, шикарно оббитую, на здоровенных болтах держалась массивная блестящая табличка:

Юстас ВЕКСЛЕР

Экслер решительно вышиб дверь с ноги.

Посредине большого кабинета стоял накрытый стол. Сидящие за ним люди внимательно повернули головы к Экслеру и впились в него глазами. Алексу стало душно. Там были они все: Анжелика Пантелеймоновна, и Светка, и Вася Пупкин, и Петя Мокин, и Калерия, и Петюнчик, и Андрюша Губин, и Жена Программиста, и многие другие – все они сидели там и вперились в него безумными взорами.

Стол возглавлял солидный человек, очень похожий на Лешу, только гладко выбритый и при галстуке. Должно быть, это и был Юстас.

— Мы вас ждали Алекс, — сказал Юстас. — Присоединяйтесь, — и указал на свободное место напротив себя.

Но Алекс не слышал Юстаса. Он уже ничего не слышал, потому что Вася, Васенька, Васятка, ненаглядный и дорогой, тоже был там. На столе, на огромном блюде, одинокий и трагичный, как скульптурная композиция "Дедушка Ленин в момент принятия решения о написании книги "Как нам реорганизовать Рабкрин", пребывал обглоданный остов птеродактиля.

Экслер закричал страшно и тоскливо.

Своим криком он разбудил жену, дремавшего у него на плече кота и самого себя.

Перед носом у Экслера тихо мерцал Windows и незаконченный web-обзор.

Маленькие часики в System Tray показывали 4:57. На улице было тихо-тихо, и далеко-далеко, за панельно-блочным горизонтом в серой мгле алела нежная, как бархат, заря.

Что-то уныло скреблось в стекло.

"Вася!" — подумал Экслер, но это была всего лишь птичка Обломинго.

Конец.

© Pig on the Wing, 1999

***