Непутевые заметки по Европе

Вступление

Был тихий семейный вечер. Лениво потрескивали березовые дрова в камине, на столе пофыркивал самовар. Кот Парловзор мирно дремал в своей корзиночке, свернувшись калачиком, жена Мария вязала, постукивая спицами, а я выпиливал лобзиком скульптурную композицию «Дедушка Ленин в момент принятия решения о написании книги „Как нам реорганизовать Рабкрин“».

М‑да… Вполне неплохое вступление получилось. Но если не грешить против исторической справедливости, то приходится признать, что роль камина исполняла висящая на стене картина «Митьки уходят из города»; вместо самовара на столе располагалась величественная бутыль с виски (откуда у меня вообще всплыл этот самовар? я же чай ненавижу с детства); кот Парловзор был в боевом настроении и драл когтями кресло; я был занят реанимированием безвременно почившего компьютера, прихлебывая виски после каждого закрученного винтика (вроде, рифма какая-то получается: виски — винтик? … нет, не получается); Мария же учила английский язык.>

Тем не менее, вечер был действительно тихий и семейный (хотя Парловзора за его бандитские выходки я скоро перестану считать настоящим членом семьи) и ничто не предвещало каких-либо потрясений.

Внезапно Мария подняла голову и сказала: «А не съездить ли нам летом в Лондон, чтобы позаниматься английским языком?». Тут я похолодел… Ибо надо знать решительный характер моей драгоценной супруги, чтобы понять: такая фраза не может предполагать какого-либо развития дискуссии. То есть, даже если я скажу: «Да ну его, этот Лондон, в литую кружку! Давай лучше возьмем портвешка и скатаемся в Монино на рыбалку!», то в Лондон я попаду в любом случае, даже если Марии придется напоить меня снотворным и вывезти за границу запакованным в чемодан вместе с моим любимым компьютером.

Между тем учить английский язык мне решительно не хотелось. Более того, я с полным на то основанием считал, что владею им практически в совершенстве. Что простому, но порядочному человеку полагается знать из английского языка? Правильно: «Йес», «Ноу», «Пардон», «Ван дринк, быстро» и, чтобы совсем покорить собеседника, — «Иль монументо ди Кристофоро Коломбо» (хотя это, кажется, уже не на английском). Вот и я в совершенстве владел всеми этими словами, да и, кроме того, еще помнил со школьных времен дивную фразу: “I like [существительное подставить по вкусу] so much, that I can’t find words to express my feelings!”. В школе на экзамене по английскому я величественно произносил: “I like моя школа so much…” и т.д., после чего англичанка заливалась слезами умиления, а директор школы горделиво поглядывал на представителей РУНО, которые начинали хлопать в ладоши и кричать: «Пять! Пять! Пять баллов, однозначно!». В институте эта фраза звучала как: “I like твердотопливные ракетные двигатели so much…”, и шансы на получение стипендии становились удивительно высоки; после института данное предложение в модификации: “I love you so much…” было хитом № 1 на любой вечеринке… В более зрелые годы я переосмыслил и несколько расширил этот бессмертный перл английской словесности, поэтому иногда “I like” превращалось в свою диалектическую противоположность — “I hate”. Так, например, мое сочинение “I hate Microsoft so much, that I can’t find words to express my feelings” получило приз зрительских симпатий «За краткость и емкость содержания» на конкурсе «Как вы относитесь к фирме Майкрософт?», который проводила IBM.

Проблем с диалогами у меня также не было, ибо для настоящего плодотворного общения с англоязычными слоями различных населений достаточно было знать только две фразы: “I see” (которую непосвященный читатель переведет как «я — море», а посвященный знает, что данное словосочетание означает только «короче, я понял») и “What is it?”. Рецептура применения этих двух несложных фраз такова: на пять-шесть “I see” — одну-две “What is it?”, и в глазах собеседника вы предстанете человеком понятливым, интеллигентным, пытливым и даже остроумным. Простейший диалог звучит примерно таким образом:

— Hello! My name is John Smith!

— I see.

— How do you like this beautiful weather

— What is it — weather?

— Oh! Sir Exler is funnyman?

— I see.

— Would you like to drink some vodka?

— Конечно, буду!

и т.д.

И вот такого человека, чей блестящий языковый запас был также пополнен одной-двумя ругательными фразами еще на пятнадцати языках, собирались отправлять в лондонскую школу для изучающих английский язык. Разумеется, я стал активно протестовать. Полчаса я вспоминал все самое ужасное, что мне приходилось слышать и читать об Англии: голову своему королю отрубили; напустили жуткого туману, в котором все равно ничего не разглядишь; совершенно распустили своих футбольных болельщиков; затравили несчастного Оливера Твиста, который был вынужден броситься под поезд, и т.д. и т.п. А когда вспомнилась их знаменитая английская овсянка и дикая привычка пить чай в пять часов вечера, я весь просто заплакал, и Мария поняла, что сейчас спорить со мной бесполезно, поэтому разговор был отложен на несколько дней.

Через какое-то время неожиданно выяснилось, что мне по работе необходимо съездить на несколько дней в Брюссель, чтобы решить некоторые компьютерные проблемы с заказчиком. Попытки отказаться были пресечены руководством в самом начале фразой: «У тебя в нашей фирме — самая представительная морда», после чего меня дня два грубо шантажировали большими командировочными и возможностью съездить заодно в Голландию и Люксембург.

На семейном совете (во время которого кот Парловзор ухитрился разодрать два кресла и налить в мой кошелек) Мария сказала: «Отлично! Прокатимся на недельку в Брюссель. Оттуда до Лондона — рукой подать. Я, кстати, уже заказала нам двухнедельный курс обучения в школе для иностранцев», и, таким образом, моя участь была решена. Разумеется, Мария постаралась максимально подсластить пилюлю и нарисовала мне массу заманчивых картин о том, как мы будем проживать в семье простой английской благородной бабушки, которая, прихлебывая портвейн, станет вспоминать про «Те Времена», когда деревья были больше, а овсянка — вкуснее; как мы днем будем постигать премудрости английского языка в компании представителей всех стран и континентов, а вечером с приятностью проводить время в знаменитых английских пабах, дегустируя бешеное количество сортов пива, заодно обучаясь у англичан их знаменитым изысканным манерам; как по выходным мы будем с приятностью проводить время в Гайд-парке, дискутируя по острейшим политическим вопросам с местными пикейными жилетами. Выбора, разумеется, у меня не было, поэтому пришлось соглашаться.

Оставшиеся до отъезда две недели я решил полностью посвятить изучению этой загадочной страны и пополнению своего словарного запаса, для чего перечитал ту часть романа Александра Сергеевича Дюма «Двадцать лет спустя», которая посвящена путешествию трех мушкетеров в Лондон, и пролистал весь вебстеровский толковый словарь, из которого запомнил только изумительное слово “pedestrian” (кстати, оно переводится как «пешеход», а вовсе не так, как вы подумали).

Бельгия

Перелет в Брюссель ничем особенным не запомнился, разве что до пересечения нашей границы самолет трясло немного больше, чем по пути от границы до Бельгии.

В Брюссельском аэропорту был небольшой бардак, связанный с забастовкой служащих аэровокзала. Забастовка, собственно, заключалась в том, что все объявления они давали не по-французски, а по-фламандски. Мне это, как ни странно, ничуть не мешало. Впрочем, я бы на их месте давал объявления на языке племен Зулу. Это произвело бы больший эффект.

Нас встретили представители фирмы, куда я направлялся, и отвезли в отель «Сас-Интернейшнл». В отеле было хорошо (еще бы! пять звезд — это тебе не однозвездочная гостиница в Египте). Чистенький номер с кондиционером, телевизором, холодильником и мини-баром. Я сразу же выудил из мини-бара баночку с орешками фундук, после чего устроил дикий скандал коридорной по поводу того, что часть орешков была как бы заплесневелая и со странными зелеными пятнами. Бедная коридорная мне битый час объясняла по-французски, что фисташки такие и должны быть, но так как я этого варварского языка не понимал, ей пришлось сходить вниз и принести мне банку с обычным фундуком. Я ей в благодарность подарил железный рубль с изображением Ленина, и инцидент был исчерпан.

Номер был весьма продуман. Ванная представляла собой практически идеал комфорта: подогреваемый мраморный пол, телефон. Особенно меня порадовал тот факт, что при включении телевизора в ванной дублировался звук с просматриваемого канала. Поэтому я с удовольствием побрился в ванной, прослушав один из ранних фильмов Чарли Чаплина.

Были, конечно, некоторые вещи, к которым приходилось привыкать. Например, когда я сходу бросился на кровать, в спину мне впились шипы здоровенной розы, лежащей на подушке и прикрытой салфеткой (это у них такая традиция — класть на подушку розы или шоколад). Вторая вещь, вызывающая у русского человека определенные неудобства, — платные телевизионные каналы. Стоят они довольно дорого, а посмотреть — хочется. Но у них есть интересная особенность: первые две минуты канал можно смотреть бесплатно (причем для удобства в верхнем левом углу отсчитывается время, оставшееся до конца свободного просмотра). Не потребовалось проявлять особенной смекалки, чтобы лежать на кровати с пультом и каждые 1 минуту 58 секунд на мгновение переключаться на другой канал, после чего — возвращаться обратно (счет времени, разумеется, начинался опять с нуля). Я даже придумал простенькое механическое устройство на батарейке «крона», которое само выполняло бы эту нехитрую операцию. Жаль, что у меня было довольно мало времени. Иначе продажа таких устройств у входа в отель окупила бы всю поездку.

Еще мне очень понравился аппарат для изготовления льда, который стоял в коридоре. Достаточно было нажать на пластмассовый язычок, и в поддон с громким стуком начинали сыпаться кубики льда. Меня так вдохновляло это зрелище, что я потом каждое утро приходил к автомату и с громким криком «Гули-гули» давил на язычок, любуясь падающими кубиками.

После осмотра номера мы отправились побродить по Брюсселю. «Ну, что тебе сказать про Сахалин?»… В смысле — про Брюссель? Город как город. В общем, каменный мешок, но местами симпатичный. Жизнь сосредоточена в самом центре, где много пешеходных улиц и куча магазинов. Чуть дальше от центра — сплошные дома из стекла и бетона, почти никаких прохожих и магазинов. Названия улиц — исторически сложившиеся. Никаких «Улица первого мая», «Улица имени 80‑летия со дня отмечания 20‑летия со дня рождения Короля» и т.д. Простые и скромные названия. Например, улица, на которой стоял наш отель, называлась «Волчья канава».

Очень трудно сразу привыкнуть к дикой специализации их магазинов. В каждом из них продается только один вид товара. Когда мне понадобилось закупиться стандартным набором мужчины-путешественника (бутылка виски, бутылка мартини, упаковка пива, крекеры, ящичек с сигарами, несколько журналов, пена для бритья и пленка для фотоаппарата), то пришлось обойти чуть ли не десяток различных заведений. Если учесть, что в каждом из них покупку заворачивают в бумагу и кладут в отдельный пакетик, к концу шопинга я напоминал японского туриста, обвешанного сувенирами.

Впрочем, все оказалось не так плохо. Рядом с Королевской Площадью я обнаружил маленький магазинчик, который держал араб Вася (возможно, его звали как-то по-другому, но мне было удобнее называть его именно так). В этом скромном заведении я нашел полный комплект всех необходимых мне вещей, причем за цену, которая была раза в два дешевле, чем в остальных магазинах. Это было настолько неожиданно и приятно, что я поклялся Васе в вечной дружбе и дал зарок остаток жизни посвятить восстановлению арабо-еврейских взаимоотношений.

Люди в Брюсселе на нас произвели довольно сложное впечатление. Дело в том, что когда впервые попадаешь в какой-нибудь европейский город, то весьма не просто сразу понять их систему взаимоотношений, которая сильно отличается от нашей. Основной принцип — «Ваши проблемы — это Ваши проблемы». Спросить на улице — как пройти туда-то, туда-то — так же неприлично, как попросить прохожего постирать твои носки. При таком вопросе на тебя смотрят с диким удивлением и пытаются быстро уйти. Впрочем, это может быть связано с тем, что брюссельцы сами не сильно разбираются в топологии своего города. Мы потом часто сталкивались с ситуациями, когда во время автомобильных прогулок по городу приходилось подсказывать коренным жителям, куда им ехать.

Радушие и готовность помочь — также впечатляют. Мне как-то понадобилось переписать пару файлов с магнитооптического диска на дискету (у встречающей фирмы не было нужной магнитооптики), так я потратил почти весь день, шатаясь по многочисленным компьютерным фирмам и «Компьютер-лендам», где нашел минимум двадцать моделей подключенных оптических дисководов нужной модели, но ни в одной конторе мне не захотели помочь. Мотивировки были весьма своеобразны: от «а он у нас не работает» (как сказал менеджер одной из фирм, вынимая из дисковода свой диск, который он только что считывал) до «у вас там на диске могут быть вирусы, которые повредят наш дисковод».

Представление о нас они черпают из CNN и выпусков новостей, поэтому иногда случаются довольно забавные ситуации. Так, например, одна наша знакомая бельгийка пригласила провести день у ее родителей, которые жили в Ватерлоо. Мы принарядились, взяли напрокат машину и поехали. Там весьма мило провели время, съездили в музей Наполеона, где коренной ватерлоочанке открыли несколько подробностей из жизни Наполеона (она не была в курсе, что он родился на Корсике, а также отсутствовали познания о том, что он проиграл войну с Россией), поговорили с ее родителями. Провожая нас в пятизвездочный «Сас-Интернейшнл» (где они сами за всю свою жизнь вряд ли хоть раз поселятся), хозяйка дома протянула нам пакетик с печеньем и наивно сказала: «Возьмите это с собой в Россию! Вы же там голодаете!».

Кстати, живя в «Сас»‑е, голодать нам действительно не приходилось. Я знал, что в отелях этой системы предусмотрен на завтрак «шведский стол», но даже в самых смелых мечтах трудно было предположить, что в реальности этот «стол» — метров семьдесят. Когда мы в первый раз спустились позавтракать и я увидел это кошмарное изобилие, то просто опустился на стул и меланхолично повторял: «Я отсюда никуда не пойду». Представьте себе огромный стол, который просто завален всем, что пожелает душа человеческая независимо от национальности и вероисповедания. Конечно, вареных крокодилов и ласточкиных гнезд там не было, но йогурты, сыры, колбаски, ветчинки, омлеты, всевозможные овощи и фрукты, мясо, корнфлексы, соки и напитки были в таком изобилии, что только выбор того, что мы будем есть, занимал минут пятнадцать. И, разумеется, нет этой дурацкой системы (нашего, вероятно, изобретения): подходить к столу для набора еды только один раз. Сиди там половину дня и подходи хоть раз сто. Немцы, кстати, так и поступали. Они приходили одни из первых и уходили одни из последних, обстоятельно заправляясь на целый день. У нас же все эти кулинарные изыски вызвали восторг только в первый день, а потом мы перешли на обычный завтрак: Маша съедала йогурт и пила кофе, а я подкреплялся 600–800 граммами какого-нибудь мяса. Помещение для завтрака располагалось в гигантском холле отеля, где были посажены всякие растения, между которыми в небольших бассейнах плавали рыбки. Посадочных мест там было полно, поэтому даже наши соотечественники, которые в первый день наполняли зал криками: «Мама! Папа! Тетя Сара! Идите все ко мне! Я тут занял шестьдесят восемь мест!», быстро успокаивались и на следующий день уже ничем особенным не выделялись.

В один из дней в Брюсселе широко праздновали какой-то национальный праздник: то ли День Независимости Намибии, то ли День Рождения Королевы… Я точно уже не помню. Встречающая фирма заказала нам билеты на праздничный ужин в отеле, рассказав, что там состоится совершенно феерический праздник, на котором будет присутствовать сам мэр Брюсселя. Отказываться было неудобно, поэтому пришлось отправляться покупать какой-нибудь галстук (учитывая простоту одежды в Европе, я не брал с собой ничего официального). К счастью, почти на каждом углу стоял парнишка, который торговал всякой российской военной и невоенной символикой: майки с надписями, фуражки, офицерские часы, погоны и т.д. У одного из таких деятелей я купил прекрасный армейский галстук с большой надписью «КГБ», и мой вечерний костюм был укомплектован полностью.

Праздничное мероприятие началось часов в десять вечера. Я был дико голоден, так как мои партнеры предупредили, что там будут вкусно и много кормить. Гостей рассадили за столы по 7–9 человек. Между столами дефилировали официанты с жутко надутыми физиономиями. В галстуке был только я один, так как остальные гости были в смокингах и бабочках. Не скрою, определенная часть гостей проявляла ко мне живейший интерес. Возможно, это объяснялось моей «представительной физиономией».

Примерно полчаса мы сидели за столом и внимали игре пианиста на небольшой сцене. Со стороны казалось, что он занимается разучиванием «Калинки-малинки». Наконец, мне это все надоело, я поймал за фалду проходящего официанта и спросил, что он думает по поводу аперитива. Он несколько минут что-то соображал, потом вернулся с какой-то огромной книгой в шикарном переплете. Я решил, что это — Библия, поэтому положил на нее руку и поклялся пить только водку, одну водку и ничего, кроме водки. Он мне, видимо, не поверил, поэтому раскрыл эту глыбу и положил ее на стол. Внутри было дикое количество надписей по-французски. Я сделал вид, что с интересом изучаю эту сокровищницу бельгийской мысли, по пути сделав вывод о том, что это, вероятно, винная карточка. Сразу надо сказать, что в дорогих ресторанах они цены на блюда и выпивку не пишут. Вероятно, просто стесняются. Поэтому я сыграл в старую школьную игру: загадал страницу и строчку сверху, после чего ткнул туда пальцем. Официант что-то буркнул себе под нос и передал книгу моему соседу за столом. Я некоторое время гадал, попал я пальцем в водку или нет, как вдруг появился официант и поставил перед каждым гостем за столом тарелку с какой-то едой. Как выяснилось, я гадал не на винной карточке, а на меню морских закусок. То, что стояло на тарелке передо мной, сильно напоминало содержимое аквариума в уголке живой природы у меня в школе. В левом верхнем уголке тарелки лежало что-то красное, чуть правее — какие-то водоросли, справа расположились некие черные червячки, а внизу тарелки лежали крабовые ножки.

Рядом с тарелкой поставили плошку с какой-то водой. Я прекрасно помнил все истории о том, что такие плошки подаются для омовения рук, а русские туристы принимают это за компот и пьют, поэтому с важным видом опустил туда кончики пальцев и поболтал ими там с минутку, горделиво поглядывая на окружающих. Через какое-то время, впрочем, появился официант, который принес маленькую круглую свечку, каковую он зажег и пустил плавать в этой плошке. Я почувствовал, что надо мной помахала крылышками птичка Обломинго, и был вынужден поставить счет 1:0 в их пользу.

Следующая проблема заключалась в маленьких булочках, которые лежали слева и справа от меня на блюдцах. Задача заключалась в том, чтобы правильно определить — с какой именно стороны лежит моя булочка. Природная смекалка подсказала единственно верное решение: подождать начала трапезы и взять ту булочку, которую не возьмут мои соседи. Наконец, свет в зале начал гаснуть, заиграла торжественная музыка. Мой сосед слева взял булочку справа от себя, а мой сосед справа взял булочку слева от себя… Решительно, мне этот праздник нравился все меньше и меньше, равно как и счет 2:0 совсем не в мою пользу.

Внезапно появился официант с бутылкой шампанского. Я немного оживился. Этот надутый тип с крайне торжественным видом налил каждому гостю по сантиметру шампанского в бокал, после чего проделал ту же операцию с соседним столом и поставил бутылку на бортик между двумя столами. Терять было уже нечего, поэтому я сам взял бутылку и долил до краев бокалы себе и Марии. Кстати, в глазах остальных сидевших за столом я прочитал плохо скрытую зависть.

Вечер между тем приближался к кульминационной фазе. Гости энергично скребли ножами и вилками по тарелкам, периодически делая вид, что смакуют шампанское (официант, а следовательно, и какая-либо выпивка больше не появлялись). Я начал просить Марию покинуть это варварское великолепие и отметить праздник скромнее — в каком-нибудь макдональдсе, но она предложила дождаться горячего. Меня терзали смутные сомнения, но я согласился испить эту чашу до дна, раз уж шампанского больше не подавали.

Примерно в 11 часов вечера опять заиграла торжественная музыка, и официанты стали разносить по столам огромные тарелки, накрытые блестящими медными крышками. Одну из таких тарелок официант поставил передо мной и с торжествующим гиканьем открыл. На огромной тарелке лежали: чайная ложечка картофельного пюре, одна вареная маленькая брюссельская капустка, несколько пластиночек сала, завернутых в ломтики жареной картошки, и равнобедренный треугольный кусочек (по четыре сантиметра на бедро и высотой в пять миллиметров) какого-то трупика черного цвета... Мария сразу оценила возможные последствия от моих дальнейших действий, поэтому встала и попросила проводить ее в номер.

В номере выяснилось, что на макдональдс рассчитывать уже не приходится (так как они там работают не круглосуточно), поэтому жена начала дозваниваться нашим знакомым эмигрантам, которые жили в Брюсселе, а я стал уничтожать свои запасы виски, попутно подсчитывая, во что нам обойдется ужин из мини-бара в номере. Когда я досчитал до 470 долларов, Мария сообщила радостную весть о том, что один из наших знакомых только что сел отмечать этот праздник и будет рад принять нас у себя.

Обычный брюсселец прошел бы расстояние от отеля до дома нашего знакомого минут за сорок; мы же уложились в 18 минут и 24 секунды, и это притом, что я, озверев, орал на всю улицу в лучших традициях телекомментатора застойных времен: «Серое небо над Брюсселем! Приближается праздник! Но не веселы лица простых бельгийцев! Безудержный рост безработицы и налогов! Преступность и произвол властей! Даже пищевые продукты продаются только за валюту!». Когда же я зашел в комнату, где стол просто ломился в самих лучших русских традициях, то измученные сегодняшними потрясениями нервы не выдержали и я залился слезами, обняв одной рукой огромного жареного поросенка, а другой — трехлитровую бутыль с «Абсолютом».

Дальнейшее вспоминается не совсем четко. Помню только, что меня очень удивило выступление Президента Ельцина по телевизору. «У вас здесь что — тоже Ельцин президентствует?» — спросил я знакомого. Он надолго задумался, потом сказал, что вряд ли. Оказалось, впрочем, что это просто российский канал, который они смотрят по спутниковому телевидению… В голове мелькают смазанные картинки того, как мы с хозяином дома жарим шашлык в камине, а потом препираемся с его женой, которой не сильно понравилась идея развести костер посреди гостиной и в лучших туристических традициях попеть под караоке «Ой, мороз, мороз»… Последнее, что сохранила память, — это сцена, как знакомый заказывал такси, чтобы отвезти нас домой: он орал по-русски диспетчеру: «Приезжай к дому Городинского! К дому Городинского, я сказал!». Жена его оттаскивала от телефона, а он возмущался: «Я уже здесь пять лет живу, а эти идиоты до сих пор не знают, где дом Городинского!».

Наутро, разумеется, хотелось что-то поесть, а главное — выпить пива. Мы погуляли по Брюсселю и выяснили печальную новость: в праздники не работает вообще ничего. Только макдональдсы, в которых стояли дикие очереди и откуда неслись крики: «Женщина! Вас здесь не стояло!» (честное слово — не вру). Порадовавшись потере еще одного стереотипа, я направился к Дому арабо-еврейской дружбы (магазинчику Васи), где лишний раз получил подтверждение крепнущим связям между двумя великими народами: Вася был открыт (практически — единственный в Брюсселе), и его магазинчик по-прежнему готов был меня снабдить всем необходимым.

На следующий день мы решили скатать в Амстердам, чтобы своими глазами увидеть знаменитый ювелирный центр мира и посетить единственный в Европе «Музей секса». Сопровождать нас решил уже проспавшийся Городинский, который во что бы то ни стало хотел нам показать в Амстердаме «Улицу красных фонарей». Он так орал по телефону про эти красные фонари, что его жена, которая не вполне простила мужу разгром квартиры на праздники, с большими подозрениями припомнила многочисленные его поездки в Голландию «по бизнесу» и потребовала взять ее с собой, чтобы осуществлять морально-этическое руководство. После этого заявления боевой настрой у Городинского несколько поутих, но отказаться от поездки он уже не мог из соображений безопасности и мира в семье.

Голландия

Примечателен тот факт, что от Брюсселя до Амстердама мы доехали часа за два, но еще полтора часа продирались сквозь жуткую пробку от края Амстердама до его центра (это притом, что размером этот город — не больше Тулы). Все дело в том, что город — очень старый и дороги довольно узкие. Учитывая еще привычку голландцев не использовать для обгона абсолютно свободную встречную полосу, машина там движется медленнее пешехода. Когда амстердамцы впервые узнали об этой транспортной проблеме, они не стали изобретать велосипед, а просто воспользовались его существованием. Таким образом, все население города для передвижения использует именно велосипеды. Машины они выкатывают из гаражей только в том случае, когда требуется ехать в другой город или другую страну. Сами велосипеды они оставляют на улице и обязательно пристегивают к поручням или фонарным столбам цепями с замочком (опровергнув, таким образом, еще один советский миф о том, что «в Европе не воруют» и что «там даже машины оставляют открытыми»). Хотя не очень понятно — кто может покуситься на эти ржавые чудовища (велосипеды традиционно оставляют на улице мокнуть под дождем).

Кстати, машины во всей Европе не только тщательно запирают, но и снабжают различными видами автосигнализаций (довольно, впрочем, качественных, так что они не орут каждые две минуты, как это происходит в Москве). И это возникло не только в последние годы, когда наши предприимчивые ребята стали воровать машины для последующей переправки в Россию, а было практически всегда. Между прочим, единственное место, где оставляют открытыми машины даже с ключами в замках зажигания, — это Лазаревский район города Сочи. Впрочем, я несколько отклонился от темы.

Добравшись до центра города, мы отправились гулять. Городинский поставил машину на платную парковку и быстро побежал менять бельгийские франки на голландские денежные знаки (как оказалось, доллары в Европе не берут не только у нас в Москве). Пока он бегал до ближайшего обменного пункта (а это заняло минут десять), местная полиция транспортировала его машину за город, и, чтобы забрать ее, бедный Городинский заплатил порядка ста долларов.

Амстердам сильно отличается от Брюсселя. Прежде всего, это довольно старый город со своим неповторимым и запоминающимся лицом (в отличие, кстати, от Брюсселя, который мне запомнился только арабом Васей). Во-вторых, по нему гуляет огромное количество народа, чем он немного напоминает Москву. Какое-то время назад голландские власти официально разрешили в стране продажу «легких» наркотиков, чтобы, вероятно, снизить количество преступлений на этой почве. Не знаю, что у них от этого снизилось, но в Амстердаме мне очень запомнились толпы людей довольно жуткого вида (в основном, кстати, это итальянцы), которые наперебой предлагают туристам уже «тяжелые» наркотики. Полиция с ними никак не борется. А «легкие» наркотики действительно продаются чуть ли не в хозяйственных магазинах.

Побродив немного по Амстердаму, мы отправились в знаменитый «Музей секса». Сразу оговорюсь, что по размерам он не похож ни на Эрмитаж, ни на Дрезденскую галерею. Весь «единственный в Европе музей» представляет собой четыре комнатушки на первом этаже и три комнатушки на втором. На первом этаже собрана пестрая коллекция из каких-то статей, журналов, непонятных фотографий и восковых фигур Мерлин Монро и Маты Хари. В правом углу первого этажа есть маленький закуток, где представлена витрина «эротической кулинарии». Стоит туда приблизиться, как ниша рядом с витриной ярко освещается и оттуда с диким скрипом прямо на тебя выезжает фигура голой бабищи довольно жуткого вида. Вероятно, это должно вызывать смех, каковой я и попытался воспроизвести, до смерти напугав двух итальянских туристок. С другой стороны закутка расположена маленькая темная комнатушка, куда можно зайти и опустить в автомат сколько-то (немало) денег. Наградой служит двухминутная демонстрация какой-то жуткой порнухи. Второй этаж — намного интереснее. Там в двух залах демонстрируется история эротической/порнографической фотографии, начиная со времен еще Дагера и Ньепса. Впрочем, знаменитая «первая в мире» порнографическая фотография, которая описана у Курта Воннегута, в экспозиции не представлена. В небольшом промежутке между двумя залами на втором этаже были установлены два довольно удобных кресла, на одно из которых села отдохнуть Мария. Я отошел в сторону, чтобы ее сфотографировать, и только в этот момент понял, что кресла представляют собой поставленные на попа и сделанные из дерева фаллосы огромных размеров со всеми необходимыми атрибутами. Больше в этом «музее» ничего интересного не было. Внимание только привлекала огромная очередь из туристов, которая стояла практически от входа в музей до маленького зальчика, который располагался в самом конце первого этажа. Наученные горьким опытом, мы поинтересовались, что же туристы так стремятся посмотреть, и выяснили, что в этом маленьком зальчике красуются фотографии занятий сексом людей с животными. Понятное дело, что мы не стали тратить время, чтобы насладиться этой экспозицией, и покинули этот светлый взлет сексуальной мысли. Впечатление это этого «единственного в Европе» осталось крайне средненькое. На мой взгляд, не очень больших трудов стоило бы сделать из этой затеи что-нибудь действительно интересное. В данной своей ипостаси «музей» занимается только выкачиванием средств из туристов (вход туда стоит довольно дорого).

На улице мы встретили Городинского с женой, который уже выпил пару литров пива, что в должной мере помогло ему оправиться от внезапной потери ста долларов в голландской национальной валюте, и злорадно предложили ему отправиться посмотреть на «Улицу красных фонарей». Под пристальным взглядом жены Городинский долго лепетал о том, что он, дескать, и не знает, где именно это находится, и в Голландии ли это находится вообще, после чего жена ему скомандовала: «Миша! Рысью!», и Городинский повел нас в заданном направлении, петляя по каким-то жутко узким улочкам.

Знаменитая красноказарменная… пардон… краснофонарная улица представляла собой двух- или трехэтажные домишки, где комната на первом этаже забрана стеклянной витриной, за которой сидит проститутка в полном боевом облачении (или разоблачении), которая задумчиво курит или рассматривает проходящих мимо покупателей. Городинский всю дорогу проявлял крайнюю степень негодования. Особенно его возмущало, что проститутки курят. Он даже с пафосом процитировал слова Чехова о том, что «целовать курящую женщину — все равно, что целовать пепельницу», чем вызвал новый всплеск подозрительности у своей жены. Вообще, Городинский, как человек живой и непосредственный, подставлялся чуть ли не на каждом шагу. Сначала он минут на двадцать застыл у какой-то витрины, утверждая, что должен разглядеть, от какого кутюрье белье у мадам. Жена сначала махнула на него рукой, но потом, не выдержав, подошла и язвительно спросила, что он, собственно, подразумевает под термином «белье»? Крестик на шее? Затем Городинский, забыв о том, что он в этом месте «первый раз в жизни», стал рассказывать, что «вот сейчас мы завернем за угол, а там у дома установлены фигурки ангелочков в натуральную величину»… Побелевшее от ненависти лицо жены заставило его прикусить язычок, но было уже поздно.

Был еще не вечер, поэтому народу там бродило немного. В основном — туристы с фотоаппаратами. Внезапно крутобедрая дама за одной из витрин при виде Городинского начала оживленно махать рукой, а также делать какие-то жесты, на что Городинский начал ныть, что это место нагоняет на него тоску своей циничной безнравственностью, и стал требовать немедленного похода в центр по магазинам, так как ему, дескать, надо срочно купить бритву. Мы не стали возражать (и деликатно не заметили, как жена выдрала у Городинского часть его и без того небогатой прически), после чего совместно отправились на магазинный «бродвей» Амстердама, по пути заглянув в макдональдс, чтобы подкрепиться. В голландском макдональдсе меня особенно поразил, пардон, туалет. Сначала я долго искал буковки «М» и «Ж», потом набрел на небольшую дверку с «00» на вывеске. За этой дверью начинался непосредственно сам туалет с писсуарами и кабинками. Я спокойно подошел к писсуару и стал заниматься своими делами. Внезапно открылась дверь одной из кабинок, оттуда вышла миловидная девушка, помахала мне ручкой и сказала: “Hi”. Я ей автоматически ответил: “Hi”, и только мгновенная реакция не позволила взять верх правилам приличия, которые требовали при общении с дамой немедленно повернуться к ней лицом.

Мы немного погуляли по магазинному «бродвею», но ничего особенного не нашли, так как голландские магазины не сильно отличались от бельгийских. Вся та же пошлая роскошь и гигантский выбор, который вызывает некоторую сумятицу в умах постсоветских людей. Городинский из принципа купил себе бритву и дулся на жену, периодически поглаживая рукой место на голове, откуда был вырван клок волос. Суть его оправданий сводилась к тому, что он, дескать, точь-в-точь похож на Роберта де Ниро, с которым его и спутала проститутка. Жена ему в ответ заявила, что если он похож на кого-то, так это на муфлона, чем оскорбила Городинского уже до глубины души. Сравнение с «козлом» он еще мог простить, но с «горным козлом»…

Где-то около шести часов вечера мы собрались оттуда уходить, как вдруг произошла весьма интересная сцена. Ровно без двух минут шесть во всех магазинах разом погас свет и на стеклянные витрины стали опускаться железные шторы, разрисованные всевозможными надписями и картинками из аэрозольных баллончиков. Почти одновременно вся толпа народа, ходящая вдоль магазинов, куда-то пропала и «бродвей» стал разом похож на улицу из гетто какого-то средненького американского боевика: тусклый свет, железные разрисованные шторы на витринах магазинов, почти полное отсутствие людей и шныряющие по улице личности весьма подозрительного вида. Самое интересное, что это произошло в считанные минуты. Мы с дикими криками “No! Thank you!” стали пробираться между торговцами наркотиками, выскочили на площадь, сели в машину и отправились обратно в Брюссель.

На следующий день было решено поехать в Люксембург.

Люксембург

Хотелось пробыть там два-три дня, поэтому мы волновались, удастся ли заказать гостиницу. Это, вероятно, сработал комплекс российских туристов, которые без жульничающих турфирм боятся шагу ступить. Впрочем, «прелести» общения с туристическими фирмами мы вдоволь ощутили еще во время путешествия в Египет, поэтому я просто включил компьютер и стал рыться в Интернете. Через пару минут у меня был список всех отелей в Люксембурге любой степени звездности, где можно было посмотреть фотографии самого отеля, номеров и ресторанов в нем. Прикинув наши финансовые возможности, я выбрал недорогой, но весьма современный отель в пригороде Люксембурга. Для бронирования через Интернет не требуется практически никаких данных, а нужно было только указать желаемый номер и необходимые атрибуты (одинарный, двойной, для курящих, для инвалидов и т.д.). Подтверждение от менеджера отеля о выделении нам номера я получил через десять минут (оно отправилось из Люксембурга в Москву, откуда я утащил его в Брюссель).

Так как Городинский цапался с женой, а самим на машине нам ехать в Люксембург не хотелось, было решено отправиться туда на поезде. Чтобы в полной мере вкусить прелести европейских путешествий, мы взяли билет в первый класс (поезда в Европе делятся на классы). Что такое первый класс в европейском поезде? Сказка и песня! Вагон небольшой, в нем расположены очень удобные кресла со столиками. Есть комфортабельный туалет с душем, а также — бар с напитками и закусками. Все пассажиры без конца говорят по сотовым телефонам и непрерывно строчат на переносных компьютерах. Я решил ничем не выделяться, поэтому набрал себе сэндвичей с пивом и стал колотить по клавишам ноутбука, покуривая сигарку и попивая пивко. Единственное, чего не хватало в этом поезде, — розетки с Интернетом, но официант меня заверил, что скоро и они появятся в таких поездах. Второй класс, кстати, не сильно отличается от первого. Там просто несколько уже кресла и столики, а также нет бара (но пассажиры могут ходить за закусками в первый класс).

Железнодорожный вокзал в Люксембурге — монументальный и красивый. Оттуда, кстати, уходят поезда практически во все европейские города. Мы взяли такси и добрались до своего отеля. В регистратуре девушки с большим подозрением отнеслись к нашим намерениям заплатить наличными, поэтому потребовали расплатиться за номер сразу (что обычно не принято). Отель весьма современного и даже авангардного дизайна и оформления. В номере все максимально и довольно хитро автоматизировано. Даже мне, разбирающемуся в любой технике почти мгновенно, потребовалось несколько минут на то, чтобы понять, какими комбинациями переключателей поднимаются жалюзи на окнах, включается свет и телевизор. Интересно, как эти проблемы решают европейцы? В Бельгии и других странах я часто сталкивался с ситуациями, когда в семье запрещалось сдвигать ручку настройки радиоприемника с какой-то определенной волны, так как никто не знал, как ее настроить обратно, когда для людей было диким открытием то, что с их телевизора можно записать какую-то передачу на видеомагнитофон, и т.д.

Проблема экономии электроэнергии в отеле решена довольно просто: вам выдается магнитная карточка, которой открывается дверь в номер; чтобы воспользоваться любым электроприбором (или просто включить свет), вы должны вставить эту карточку в специальный щиток внутри номера; когда вы уходите, карточку, разумеется, нужно забрать с собой, а это автоматически обесточивает комнату. Не знаю — зачем, но система включения/выключения различных светильников в номере напоминает сложную головоломку: у вас есть три тумблера, каждый из которых останавливается в одном из трех положений; включение отдельного светильника или целой их группы (часто в самых неожиданных местах комнаты) достигается весьма странными комбинациями этих тумблеров и их положений. Я с полчаса пытался уловить хоть какие-то закономерности, но так и не смог ничего понять. Пришлось зарисовать более-менее подходящие для жизни комбинации (исключая явно экзотические, как, например, включение одной лампочки в туалете и светильника, направленного прямо в экран телевизора).

Дизайнер отеля явно перемудрил с авангардностью и модернизмом. Я ничего не имею против современного оформления, но пренебрежение какими-то удобствами во имя стиля кажется мне неразумным. С потерей возможности включать/выключать конкретные лампочки по своему желанию я кое-как примирился, но идея создателей объединить жилую часть комнаты с раковиной и туалетом была не до конца, на мой взгляд, продумана. Они, видимо, долго размышляли, что бы еще такого надизайнить, дабы постояльцы сразу оценили прогрессивность и современность оформления. Расположить унитаз на потолке им, видимо, запретила комиссия ООН по правам человека, зато они отыгрались на душе, который представлял собой прозрачную колбу, стоящую ровно посредине номера. Для полноты ощущений дверца, ведущая в душ, закрывалась неплотно, что в должной мере освежало постельное белье. Вероятно, с помощью этого нововведения они могли не каждый день его менять, чего мы проверить не смогли, так как остановились только на одну ночь.

Обслуживающий персонал в отеле был радушен и предупредителен. Несмотря на существующее правило о том, что если вы покидаете номер после 12 часов дня, заплатить нужно как за следующие сутки проживания, нам в 14 часов позвонили в номер и спросили, когда мы собираемся съехать. Получив в ответ, что в районе 16 часов, они попросили нас не беспокоиться и сообщили о том, что денег с нас за это время не возьмут.

Выехав из отеля, мы пару часов погуляли по самому городу Люксембургу. Это довольно старый и красивый город, хотя смотреть там, собственно, нечего, кроме одного примечательного места: красивый мост над рекой и стоящий вдали на склоне старый величественный замок. Народу по Люксембургу бродит довольно много, но в основном это японские туристы. Бродяжничающих студентов, в отличие от других европейских городов, там почти нет. Я примерно полчаса потратил на поиски памятника революционерке, в честь которой названо это государство, — Розы Люксембург, но его почему-то не нашел, после чего потерял к этому городу всякий интерес и мы вернулись на поезде в Брюссель.

Следующий день мы общались с различными эмигрантами из России и несколько затосковали. Как и в любой стране мира, наши эмигранты делятся на две довольно четкие категории: первая — люди, которые скучают по России, с удовольствием общаются с приезжими оттуда и с интересом расспрашивают, что там сейчас происходит; вторая категория — напыщенные человечки, которые совершенно серьезно считают себя д’Артаньянами среди плебеев и находятся в полной уверенности, что любой приезжий из России должен падать ниц при виде их величия, целовать им колени и захлебываться от восторга при виде «роскоши», в которой они живут. Мы пообщались с одной такой дамочкой, которая чуть не лопнула от гордости, демонстрируя свою четырехкомнатную квартиру, и все время, видимо, ждала, что мы рухнем в обморок от такого варварского великолепия. А когда она великосветским тоном предложила нам выпить бренди, процедив сквозь зубы, что нам предоставляется уникальный случай первый и последний раз в жизни попробовать настоящего напитка, о котором мы с болью в сердце будем вспоминать в своей задрипанной России, хлестая свою водку, и плеснула при этом в стакан коньячного спирта «Наполеон» стоимостью в 6 долларов за галлон, мы решили, что хватит с нас общения с эмигрантами, и отправились в отель.

Собственно, делать нам в Брюсселе было абсолютно нечего (хотя по плану мы собирались пробыть еще три дня). Свои дела с фирмой я закончил (неожиданно заработав дополнительно приличную сумму денег), общаться с эмигрантами нам надоело, с развлечениями в Брюсселе — большие проблемы. Было скучно, и даже общество араба Васи меня уже не радовало. Мария примерно два часа выдержала со мной в номере, слушая стенания о тоске по русским березкам, пытаясь от меня добиться ответа на вопрос, чем конкретно русские березки отличаются от точно таких же канадских… Получив, в конце концов, ответ, что на канадских березках не вырезано ножом такое дорогое сердцу русского человека знаменитое слово из трех букв, Мария решительно стащила меня с кровати, и мы пошли вниз, чтобы у портье узнать, что идет в брюссельских театрах.

Услышав вопрос, портье высокомерно посмотрел на нас и процедил: «Развлечения, мадам и мсье, в Париже. А здесь вам не Париж». Мы посмотрели друг на друга, и в головах одновременно родилась знаменитая фраза из фильма «Хождение по мукам»: «А поезжай-ка ты, братец, в Париж!». Подумано — сделано. За полчаса Мария успела собрать наши вещи, а я со слезами на глазах сходил попрощаться с Васей, подарив ему на память фотографию сборной Израиля по футболу.

Проблема с заказом отеля в Париже была в несколько минут решена с помощью Интернета. Кстати, для этого даже не обязательно тащить с собой ноутбук с модемом. Практически во всех более-менее приличных отелях Европы в холле установлены специализированные интернетовские машины, представляющие собой кастрированный компьютер с зашитым в ПЗУ‑шку комплектом сильно урезанного интернетовского программного обеспечения, состоящего из программы Eudora для работы с e‑mail‑ом и древнейшей версии Netscape Navigator для шатаний по WWW‑страничкам. Этот софт, кстати, поддерживает только три языка: английский, немецкий и французский. В самом компьютере сделано специальное устройство, которое может работать со всеми основными видами кредитных карточек. Если у вас нет кредитки, то можете купить у портье отдельную карточку, которая дает 10 минут для работы в Интернете. Стоит это удовольствие, конечно, на порядок больше, чем у любого провайдера, — примерно доллар в минуту. Проектировщики компьютера заранее учли все тонкие моменты, поэтому клавиатура у него — максимально неудобная, что заставляет вас тратить примерно вдвое больше времени, чем обычно требуется для работы в Интернете. Поставляет эти интернет-машины одна и та же фирма во все европейские города. Я потратил долларов десять, выбирая между различными парижскими отелями, пока, наконец, не нашел гостиницу, где меня полностью устроила расцветка обоев на стенах. Во всех европейских отелях, кстати, существуют многочисленные системы скидок, о которых желательно знать заранее, так как вам не всегда их предоставят «по умолчанию». Наконец, отель был заказан, я подарил портье мой последний экземпляр железного рубля с изображением Ленина, и мы отправились на поезде в Париж.

Париж

Путешествие из Бельгии во Францию по уровню комфорта ничем не отличалось от поездки в Люксембург, и через два-три часа мы сошли с поезда в Париже.

Надо сказать, что я по натуре — человек совсем не впечатлительный и всякие «увидеть Париж и помереть» на меня никак не действуют. Поэтому я не бросился ничком на парижские мостовые и не стал истово целовать древние камни, которые еще помнят сапоги русских казаков. Однако, как бы я ни кичился своим полным спокойствием, приходится признать, что Париж в любом случае производит сильное впечатление даже на самого закоренелого скептика. И прежде всего тем, что он имеет абсолютно неповторимую и уникальную ауру. Лично на меня подобное впечатление произвели только три города (из тех, где я был): Одесса, Париж и Лондон.

Мы сели в такси и поехали в отель «Георг‑V». У парижских таксистов есть свой «фирменный знак»: почти всегда в машине играет классическая музыка. Что самое интересное — даже после московской сумасшедшей езды поначалу кажется, что до отеля доехать живыми у нас нет никаких шансов. С лихостью парижских водителей и их полным пренебрежением к правилам движения не сравнятся даже московские «крутые». Такси с бешеной скоростью неслось по узеньким улочкам, каждую минуту чуть не врезаясь в пешеходов, лотки с товаром, другие машины и мотоциклистов. Водитель при этом ухитрялся подпевать музыке, переругиваться с другими водителями и пешеходами, объяснять разницу в произношении «Де Голль» и «Де Галь» (периодически поворачиваясь к нам лицом), давать всякие исторические справки и беседовать по рации с диспетчером. Мы же в ответ только лепетали: «Yes, милорд», моля Бога, чтобы доехать до отеля целыми и невредимыми. Но все плохое в этой жизни когда-нибудь кончается. К счастью, это была не авария, а приезд в отель, который мне показался поразительно знакомым. Я долго гадал, не является ли он модифицированной гостиницей «Козочка», в который жил д’Артаньян, но потом вспомнил, что этот отель я видел примерно в двадцати французских фильмах. Не знаю, за что его так любят киношники, но если в фильме действие происходит в отеле, то можно быть на 90% уверенным, что это будет именно «Георг‑V».

Номер нам достался просторный и уютный. Особенно мне понравилось, что он был обклеен обоями, расписанными «под Хохлому», что несколько снизило мои приступы ностальгии.

Система завтраков в этом отеле была несколько сложнее. За номером закреплялся конкретный стол, на который подавали типичный «континентальный завтрак»: кофе, сок, йогурт, хлеб с джемом и какая-то ветчинка. Это было бесплатно. Вдоль зала тянулась стойка со «шведским столом» (не таким, правда, обильным, как в «САС»), за пользованием которым к вам в счет номера вписывали довольно внушительную сумму в 60 долларов (узнали мы об этом только в конце завтрака; что ж — век живи, век учись).

После завтрака я не смог не поддаться искушению и написал кратенькое письмо приятелю: «Здравствуй, дорогой друг! У меня — все хорошо. Впрочем, я немного хандрю, поэтому сейчас пойду прогуляться по бульвару Распай, чтобы развеяться. Как там погода у тебя в Тараканогорске? У дяди Моси, надеюсь, спина не болит? Передай тете Саре, что я купил ей книжку с рецептами кашки рататуй. Привет из солнечного Парижа. Алексис».

После окончания этих эпистолярных упражнений мы отправились гулять по Парижу. ГУЛЯТЬ ПО ПАРИЖУ! Это, конечно, не идет ни в какое сравнение с посещением мест ссылки Ленина в Шушенском. Вот здесь изящный Арамис треснул по лицу парижского простолюдина; вот на этом месте граф Монте-Кристо впервые испытал ружье собственной конструкции; в этом кабачке благороднейший Атос напился до бесчувствия и засунул трактирщика в бочку с мальвазией; в этой маленькой церквушке Портос вынашивал тайны планы атаки на сундук господина Кокнара; с верхней галереи этого Собора Парижской Богоматери отважный квази-горбун объяснял парижской черни свой взгляд на красавицу Эммануэль с помощью расплавленного свинца и смолы; на перилах этой Эйфелевой башни отважный неутомимый мститель Валерка делал свою знаменитую стойку на руках. Каждая пядь земли этого центра культуры обильно полита историей, вином и кровью, хотя город, кстати, довольно чистый.

На вопрос Марии о маршруте нашего путешествия я сразу выпалил: «Распай, Монпарнас, Монплезир, Дежавю, Шартрез, Фонтебло, Жевузем, а потом поедем в бульонский лес лакомиться лягушками в шампанском». Мария рассудительно предложила сначала посетить Эйфелеву башню, оттуда оглядеть окрестности, после чего уже утвердить окончательный маршрут путешествия. План был принят, и мы отправились к Эйфелевой башне.

По пути (башня была в получасе ходьбы от отеля) я старался максимально замаскировать свое иностранное происхождение, поэтому каждые пять минут подходил к прохожему, вежливо приподнимал платок на голове (было довольно жарко) и почтительно осведомлялся по-русски: «Пардон, сир! Это Сен Жермен де Пре?», на что обычно получал стереотипный ответ также по-русски [наших там (не НАШИХ, а наших) — как собак нерезаных]: «Нет, камрад. Это Сен же, Жермен же, но де Клу».

У подножия Эйфелевой башни стояли две огромные очереди, одну из которых необходимо отстоять, чтобы подняться наверх. Вокруг очереди в диких количествах сновали сыновья различных африканских князьков (приехавших, вероятно, в Париж по культурному обмену), часть которых носила в ведрах со льдом различные прохладительные напитки, а другая продавала за скромную сумму в 80 франков (примерно 16 долларов) механических летающих голубей. Кстати, прохладительные напитки туристы у них скупали довольно охотно, так как в уличных автоматах баночка кока-колы стоит примерно 20 франков (пять долларов), а эти бойкие ребята продавали аналогичные баночки по 5 франков (один доллар). У меня сразу возникло сильное подозрение, что эту кока-колу им поставляют из России. А вот железных голубей народ из очереди не сильно стремился покупать, так как обычных живых и, пардон, какающих голубей в Париже — больше, чем достаточно, но сыны африканского континента не зря обучались магии «вуду» у себя на родине: голубь заводился и запускался летать вдоль очереди; когда он врезался в какого-то из туристов, мошенник подбегал к жертве и начинал орать: «Эта птица, мсье! Оно вас выбрал! Это, мистер, счастливый знак! Купите скотинку, ведь его даже кормить не надо!». При этом негодяй использовал разнообразные ухищрения: становился на колени, целовал ноги обалдевшего туриста, издавал нечленораздельные вопли так, что бедный гость столицы их Родины готов был выложить хоть сто долларов, чтобы избежать пристального внимания всей очереди к своей скромной персоне. Я же настолько разомлел от воздуха Парижа и близости к Эйфелевой башне, что даже начал, глядя на эти летающие безобразия, слагать какие-то вирши, типа: «О, голубь мира! Ты, пролетая, на мир надежду вселяя…», но был вовремя остановлен этим голубиным Франкенштейном, который врезался мне прямо в переносицу. Пока я минут пятнадцать гонялся за сыном африканской тундры и дубасил его посланцем мира по голове, наша очередь практически подошла.

Следует особенно отметить довольно поразительное хамство, которое работники башни проявляют по отношению к туристам. Такое ощущение, что они являются ее единственными владельцами и только из каких-то исключительно благородных побуждений пускают этот туристический плебс подняться на эту Святая Святых. Нам рассказали, что буквально неделю назад один лифтер настолько нахамил какой-то английской туристке, что руководство башни было вынуждено уволить этого субъекта. Однако профсоюз лифтеров башни объявил двухдневную забастовку, во время которой все работники легли на рельсы лифта, и руководству пришлось восстановить хама на работе. До поездки в Париж я бы, наверное, одобрил такую борьбу пролетариата лифтеров-подъемщиков за свои права, но, увидев воочию эти наглые и спесивые физиономии, я больше посочувствовал английской туристке.

Как вы думаете — что именно сделали туристы из разных стран мира, когда поднялись на второй этаж башни? Правильно! Галопом помчалась в кафе и макдональдсы, где с таким ожесточением вгрызались в бутерброды, запивая их пивом, как будто делали это первый раз в жизни. Некоторые из них, как я подозреваю, так и не подошли к краю платформы, чтобы полюбоваться на открывающиеся виды Парижа. В одной из кафешек я неожиданно увидел африканского Остапа Бендера. Этот парень скромно сидел рядом со входом в туалет и, широко улыбаясь, брал у туристов плату за посещение этой исторической реликвии, причем, если ему не платили, он не протестовал. Просидев там довольно продолжительное время, он лениво поднялся и уехал вниз.

Открывающиеся со второй платформы виды — превосходны (площадок всего три, но последняя была закрыта, а на первую имеет смысл подниматься только в том случае, если вы хотите посидеть в ресторанчике, так как она совсем недалеко от земли). На всех углах площадки стоят подзорные трубы, из которых можно за пять франков посмотреть на виды Парижа. Я тоже воспользовался было этим прибором, но увидел, как горничная в нашем номере чуть не уронила во время уборки мой ноутбук, после чего расстроился и больше к этим оптическим устройствам не подходил.

Спускаться с башни, кстати, намного быстрее, чем подниматься. Мы отстояли в очереди каких-то двадцать минут.

Рядом с Эйфелевой башней причаливают небольшие прогулочные кораблики, которые каждые полчаса отправляются на экскурсионную прогулку по Парижу. Рекламные щиты гласят, что экскурсию проводит красавица-парижанка, которая к тому же говорит на нескольких языках, включая русский. Разумеется, мы на это купились и приобрели билеты на речной трамвайчик. Пароходик был довольно большой, но уютный. Пассажиров рассаживал по местам молоденький мальчик-юнга, который после «отдания концов» (это я там нахватался морской терминологии) неожиданно и оказался той самой «красавицей-парижанкой». Ну, это было бы еще полбеды, но рекламируемое умение говорить на пяти языках на деле оказалось чем-то жутким. Я сначала не очень вслушивался в то, что она говорила (считая, что сейчас идет лекция на французском), как вдруг неожиданно для себя понял, что пару слов из десяти начал понимать. Похвалив себя за успехи в изучении французского, я вдруг внезапно осознал, что это «прелестница-мамзель» пытается говорить по-русски. Ладно еще, что она по-английски говорила с чудовищным французским акцентом (парижане традиционно презирают английский язык), но зачем она так кошмарно коверкала русский язык? Мстила за поражение Наполеона? В ее изложении экскурсия на русском языке звучала примерно так (учитывая грассирование на букве «р»): «Па правУ сторО Сен ви мо уи цековь ПарИ мадам». Попробуй тут пойми, что по левому борту открылся вид на Собор такой-то матери. Кстати, ужасающее коверкание русского языка совершенно не означало предвзятого отношения к русским. Наоборот, перед началом экскурсии она раздавала печатные буклеты на разных языках, и, когда Мария попросила буклет на русском, «ослепительная парижанка» заулыбалась и очень вежливо его вручила. Я же решил выпендриться и попросил по-английски дать мне англоязычный буклет, на что в ответ получил ледяную улыбку и фразу по-французски, которая сильно напоминала «Пошел ты в баню!», хотя не исключено, что она означала «Пардон, мсье, английские буклеты у нас закончились». Что рассказать про экскурсию? Лето. Яркий солнечный день. Плаваем на кораблике по Парижу. Красота! Я расслабился настолько, что даже сообразил, как в своей программе обойти довольно известный глюк в Windows 95. Перед тем как сойти на берег, я долго решал, нужно ли поцеловать «красавице-экскурсоводше» ручку, как это требуют французские обычаи, но, пока раздумывал, она натянула на руки брезентовые рукавицы и приготовилась «кидать конец». Так что на берег пришлось сойти, ограничившись одной приветливой улыбкой.

Далее мы отправились просто гулять по Парижу. Как это мило — гулять по Парижу. Идешь себе по какой-то улочке, как вдруг выясняешь, что это — Монпарнас. После этого прогулка приобретает совсем другой оттенок. Я ГУЛЯЮ ПО МОНПАРНАСУ! Я! И МОНПАРНАС! Впрочем, через несколько минут об этом забываешь и прогулка становится чем-то обыденным, хотя и весьма приятным. Через пару часов мы добрели до Тюильри. Это знаменитый парк. А знаменит он тем, что дорожки в нем усыпаны мелким, ослепительно белым песком, который покрывает вас чуть ли не до колен. Поэтому о приближении Тюильри можно догадаться километров за пять, если внимательно разглядывать прохожих. В отличие от Парка культуры имени Горького колесо обозрения там — намного меньше. Ну, не во всем же Парижу нас обгонять.

Мы вернулись в отель, поскучали немного в номере, и я решил прогуляться в магазин, чтобы накупить пива, пепси-колы и т.д., ибо брать эти напитки по заоблачным ценам из мини-бара номера может позволить себе только полный идиот. Нарезая все увеличивающиеся концентрические круги вокруг отеля в поисках продовольственного магазина, я как-то внезапно осознал, что задача — не настолько тривиальная, как это казалось вначале, тем более что как таковых ларьков с выпивкой и сигаретами у них практически нет. Простой парижский рабочий после смены у станка курит свой «Житан» и пьет свое «Божоле» в кабачке или баре. Насчитав двадцатый магазин модной одежды, двенадцатый обувной, тридцать четвертый ювелирный и сорок пятый часовой магазин, но не обнаружив ни одного продовольственного, я был вынужден прибегнуть к помощи прохожей, у которой, очаровательно грассируя, спросил по-русски: «Мадам! Где здесь мэгэзин?». Парижанка (вот бестолочь!) привела меня к киоску, торгующими газетами и журналами, после чего коварно удалилась. Напитков в киоске не было, так что мне оставалось только блеснуть единственным французским словом, которое я знал, — “Marlboro”. Закурив сигаретку, я уселся на скамеечку (позже оказалось, что сидел я на Елисейских Полях) и стал вырабатывать план действий. И вот тут пригодился мой богатый опыт путешествий по Европе! «Экслер! — сказал я себе. — Если есть хоть один продуктовый магазин в Париже, то это — арабский магазин! Его и надо искать!». Преисполненный самых радужных надежд, я начал рыскать по Парижу, выискивая взглядом арабские надписи. И что вы таки думаете? Не прошло и десяти минут, как в первом же магазинчике с арабской вывеской я обнаружил полный комплект того, что мне нужно! А как меня обслуживали! Половина магазина сбежалась, чтобы поиграть в игру «Угадай, что хочет Экслер!». Я всем телом и руками изображал названия яств и напитков, которые хотел приобрести, а эти шустрые ребята переворачивали весь магазин вверх дном, чтобы найти требуемые наименования. Они даже были настолько любезны, что взяли у меня кошелек и сами отсчитали требуемую сумму (правда, зачем, кроме франков, им понадобились сто рублей и двадцать чешских крон, ума не приложу).

Вечером мы решили на улицу не ходить, так как нагулявшиеся за день ноги отказывались повиноваться, поэтому спустились вниз, чтобы поужинать в ресторане отеля. Заведение было — просто шикарное! Метр д’Отель (так, кажется, пишется эта должность) с такой торжественностью принял на хранение мой рюкзак, что я даже пожалел, что не надел бабочку на джинсовую рубашку. Меню обсуждали минут пятнадцать, что, в общем-то, неудивительно, так как официант при этом говорил по-французски, я — по-русски, а Мария — по-английски. И тут мне представился уникальнейший шанс — вспомнить босоногую московскую юность, а также жестоко отомстить за поруганные памятники Пушкину, Гоголю, Марксу и Эрнесту Тельману! Я заказал — ЖАРЕНОГО ГОЛУБЯ! Неважно, что он был мал и костляв (в номере лежали две сумки, набитые продуктами арабского магазинчика, так что тылы были защищены), все равно я чувствовал себя отважным мстителем, обгладывая каждую косточку.

На следующий день мы посетили художественную галерею в Лувре. Французы очень странно поступили с этим замком: вместо того чтобы пускать посетителей с парадного крыльца, они прорубили в центре площади дыру, чтобы алкающие художественных промыслов спускались вниз по эскалатору. Вероятно, они боялись, что посетители затопчут своими белыми ботинками (Лувр находится рядом с парком Тюильри) ковры парадного входа. Над дыркой, кстати, они возвели весьма уродливое конусообразное стеклянное сооружение, весьма напоминающее парник и полностью портящее все впечатление от самого замка. Говорят, что в прессе были острые дискуссии по поводу этого странного сооружения, но французы вспомнили, что «против Эйфелевой башни тоже все протестовали, а потом она стала символом Парижа», — тем и утешились. На мой взгляд, без особого ущерба для посетителей этот парник можно было сделать приземистым. Впрочем, чего это я лезу со своим уставом в чужой Собор Парижской Богоматери?

Внутри Лувр мало чем отличается от Третьяковки. Те же картины, те же статуи, то же огромное количество русскоговорящих туристов (примерно в той же пропорции с иностранцами, как и в Третьяковке).

Это был наш последний день в Париже, поэтому вечером мы решили шикануть и сходить в «Мулен-руж» или в «Лидо». Мария в «Мулен-руж» уже была, поэтому я предложил сходить в «Лидо». Билеты туда мы заказали у портье отеля. К его чести, надо сказать, что он долго нас уговаривал сходить все-таки в «Мулен-руж» (Ах! Как жаль, что мы его не послушались!), но мы настаивали, после чего он заказал нам билеты в «Лидо», удержав 50 франков себе, видимо, в качестве моральной компенсации. Мы принарядились (я даже сделал «стрелку» на джинсах), вышли из отеля, и я шикарным жестом, который позаимствовал у парижан, остановил такси (от шикарного жеста расстегнулся браслет на часах, и они упали на мостовую; вот, оказывается, почему у них так много часовых магазинов). Таксист попался какой-то туповатый и все никак не мог понять, куда ему ехать, хотя слово «Лидо» я произносил как истинный парижанин. Впрочем, его недоумение скоро стало понятно, так как ровно через две минуты мы остановились у «Лидо», которое находилось через дом от нашего отеля. Дав таксисту неслыханные чаевые (200% от суммы, которую мы уплатили за поездку), мы с трепетом в сердце зашли в это прославленное заведение. Внутри, как говорится, было немного бедновато, но чисто. Зал представлял собой амфитеатр со столиками, который спускался к довольно большой сцене. Туда продается два вида билетов: только на представление, которое начинается в 21 час, или на ужин и представление. Мы взяли билеты с ужином, чтобы основательно подготовиться к восприятию шоу, о котором столько слышали. Меню в «Лидо» очень простое: минимальная комплектация, средняя комплектация и набор для гурманов. Впрочем, горячее блюдо в каждом комплекте было в двух вариантах. К каждому набору полагалась бесплатная бутылка шампанского. Хотя, понятное дело, если они берут по 200 долларов за каждый ужин (сумма немаленькая даже для Парижа), то уж шампанское действительно должно быть «бесплатное». Самое во всем этом интересное то, что кормят отвратительно. Не буду перечислять, что именно там давали на ужин. Достаточно перечитать ту часть этих заметок, которая посвящена меню торжественного мероприятия отеля «САС-Интернейшнл» в Брюсселе. В довершение всего к нам еще подсадили двух американцев — разорившегося бизнесмена из Нью-Йорка и его брата — мелкого фермера, с которыми завязался классический дебильный разговор русских с американцами: «Корбачьефф, перьестроука, бальяльяльяльяйка, матрьешка» и прочая байда. Американцы, кстати, оказались совсем не такими уж тупыми: бизнесмен знал, что у нас президент — Горбачев, хотя его брат был уверен, что в России царствует Ленин. Через полтора часа после начала ужина началось, наконец, шоу. Еще в момент неудачи с такси я понял, что вечер вряд ли удастся «на все сто», поэтому кабаре-варьете меня даже не разочаровало. Ибо разочаровываться было уже некуда. Автором шоу был американец (свежая мысль для французского кафешантана, не правда ли?), он же был главным танцором и основным запевалой (и то, и другое, и третье он делал отвратительно). На сцене поочередно менялись декорации Голливуда, небоскребов и автоматов с кока-колой, создавая неповторимую французскую атмосферу. От репертуара захудалого ночного клуба шоу отличалось только богатством оформления и голыми грудями худосочных танцовщиц. Ну нам-то, россиянам, привыкшим к тому, что даже в «Спокойной ночи, малыши» Каркуша исполняет стриптиз и рекламирует прокладки «Олвейз», это зрелище было явно не в диковинку, зато фермер из пропуританенной нынче Америки был в диком восторге и вел себя один-в-один как волк-деревенщина из классического мультфильма: все время свистел, рычал от восторга, орал: «Первый класс! Посмотри — какие сиськи у этой телки! Мне это нравится!» и прочее, периодически со страшной силой хлопая меня по плечу, отчего я носом врезался в бокал с шампанским. А я все думал — почему в мультфильме поведение волка так натурально выглядело? Оказывается, они просто рисовали с натуры. К счастью, даже самые волнующие шоу имеют обыкновение заканчиваться. Мы вежливо распрощались с американцами, обменялись адресами (я им дал адрес психоневрологического диспансера ленинградского района города Москвы), фермер попросил передать от него привет «Корпачьеву», а я ему обещал прислать в видеозаписи настоящее русское шоу — Правительственный Концерт, посвященный 24‑му съезду КПСС. Там, по крайней мере, груди — не в пример шикарнее.

Усталые, но недовольные мы вернулись в отель, чтобы наутро выехать в Лондон поездом, который идет по трубе под Ла-Маншем. 

Лондон

Наше путешествие от Парижа до Лондона совсем не напоминало то, что пришлось пережить д’Артаньяну и другим любимцам кардинала, чтобы вернуть Франции знаменитую бижутерию. Поезд идет, если я ничего не путаю, часа два-три. Сначала любуешься французскими пейзажами, затем минут пятнадцать едешь в темноте туннеля (по трубе), после чего любуешься уже английскими пейзажами, и через некоторое время торжественно въезжаешь на вокзал Ватерлоо (вокзал, кстати, действительно такой огромный, что уже не удивляешься, как Наполеон сумел здесь провести целое сражение). Мы немного волновались перед прохождением таможни (англичане крайне подозрительно относятся к русским паспортам и всеми силами стараются сделать таможенные процедуры как можно более неприятными для россиян). К счастью, на поезда, приехавшие из Парижа, они особенного внимания не обращают. Марии вообще не задавали никаких вопросов. Я же решил продемонстрировать таможеннику искреннюю симпатию и подошел к стойке с песней “I love to hate you” на устах, что должно было символизировать англичано-российскую дружбу. Таможенник, однако, не оценил моего душевного порыва, поэтому стал нудно допрашивать: зачем я сюда явился, что, собственно, собираюсь здесь делать, не могу ли я сообщить о себе каких-либо порочащих сведений и т.д. В ответ я сообщил ему массу всяких интереснейших фактов о том, что у меня дедушка двадцать раз подтягивался, что я состоял в кружке дружбы английских и советских пионеров, прочитал стишок «У Мэри был ягненок», после чего был отпущен с миром и пожеланием не забыть убраться из Лондона через две недели.

Перед приездом в Англию мы начитались брошюрки «Советы для посещающих Лондон», из-за чего довольно по-дурацки выглядели, шарахаясь от подъезжающих цветных такси, пытаясь сесть непременно в черное. Это в брошюрке давались такие расистские советы, которые мотивировались тем, что только черные такси — государственные, а в цветных с нас сдерут огромную сумму. Как и полагается, на деле все обстояло совсем не так, как в брошюрке. Английские такси классической формы почти всегда являются государственными независимо от цвета. В Лондоне также действует целая сеть частных такси, которые можно заказать из любого места города, но денег они берут меньше, чем государственные (по вполне, кстати, понятным причинам, о которых я расскажу чуть позже). Несмотря на странную форму государственного такси (багаж кладется рядом с водителем, а пассажиры садятся в просторное отделение, где есть два мягких сиденья и два откидных, которые расположены напротив мягких), ехать в нем очень удобно.

Следуя нашему плану, мы должны были три дня прожить в отеле (который заранее заказали через московскую фирму), а потом уже заселиться к бодрой английской старушонке. Как обычно и полагается при заказах через турфирму, с отелем нам не повезло. Он оказался в классическом английском стиле. Заклинаю любого путешественника селиться в классических английских отелях (если он только не коренной англичанин). У отеля может быть хоть восемь звезд (в нашем было — всего пять), но тем, кто не воспитан с детства в английских традициях, жить там будет довольно неудобно. Отель представлял собой часть четырехэтажного дома с маленьким холлом, выдержанным в очень строгой манере, тесными номерами и очень узенькими коридорчиками.

Нас очень прохладно встретили (как я уже говорил, российские паспорта там не в почете, хотя, конечно, наши соотечественники сами в этом виноваты) и проводили в шикарный номер размером полтора на два метра. В окне напротив молоденькая девушка занималась шейпингом, поэтому номер мне сначала понравился и я встал у окна, чтобы насладиться лондонским воздухом, но Мария заставила взять чемоданы и спуститься обратно в холл, где стала требовать другой номер. Девушка в reception (это они так называют регистратуру) сказала, что побольше размером только номера для родителей с ребенком, на что Мария ответила, что ее муж и так себя ведет как ребенок (я в это время сидел в кресле и дул в вазу с засушенными лепестками роз, наблюдая за тем, как они разлетаются по холлу), после чего номер нам был предоставлен. Что собой представляет номер на троих в классическом лондонском пятизвездочном отеле? Небольшая комната (метров десять) с одной полутораспальной кроватью и узкой «девичьей» постелькой. Шкаф, маленький телевизор и холодильничек типа «Морозко». Никакого кондиционера нет и в помине, что не сильно радовало, так как окно выходило в какой-то жуткий каменный мешок, где висело на веревках белье и периодически раздавались дикие крики флегматичных англичан. Порадовало только то, что ванная комната была выдержана в чисто европейском стиле. Хотя британцы и здесь ухитрились соблюсти одну из своих знаменитых традиций (у англичан почти всегда краны с холодной и горячей водой разнесены по левую и правую сторону раковины; умывание у них — один из видов национального спорта): в раковине хотя и стоял обычный европейский смеситель, но вода из него лилась двумя параллельными непересекающимися струями — горячей и холодной. На раковине стояла картонная бумажка, где был написан трогательный текст: «Доводим до сведения постояльцев, что при использовании стирального порошка часть его попадает в мировой океан, отчего там дохнут дельфины. Поэтому если вы хотите сохранить жизнь дельфинам, то оставьте бумажку на этом месте в знак того, что вы просите не менять в вашем номере полотенца каждый день!» (честное слово, не вру!). Дельфины — дельфинами, но вытираться занавесками — не очень удобно, поэтому я поставил картонку на унитаз в знак надежды на то, что порошок с моих полотенец успеет доплыть до Америки и уничтожит дельфина Флиппера, который уже замучил всех спасать в этих бесконечных сериалах.

Еще одна чисто английская деталь в номере — поднос с полным набором чайных принадлежностей: электрический чайник, чашки, набор разного чая и сахар. Вот за это я им был сильно благодарен, так как с помощью чайника в номере было очень удобно готовить глинтвейн. Да и сахар для него был явно не лишним.

Освоившись в отеле, мы отправились пообедать. Так приятно было гулять по Лондону — городу с таким количеством традиций! Все вокруг просто было наполнено знакомыми персонажами из английской литературы! Вот — чисто английский молодой джентльмен с прической «Ирокез» флегматично прогуливает чисто английскую шавку, которая с чисто английской невозмутимостью писает на чисто английский фонарный столб. Вот — чисто английская чернокожая миссис спешит на роликах по своим делам. А вот — чисто английский бомж сидит на асфальте и, прихлебывая дешевое вино, болтает с кем-то по сотовому телефону. До боли узнаваемые картины!

Мы прогулялись по «ресторанной» улочке и сделали довольно любопытные наблюдения: из двадцати ресторанов нам попались один английский паб (с пивом и крепкими напитками, но без еды), один французский ресторан, один еврейский и семнадцать итальянских. Порадовавшись богатству выбора, мы сели в маленький итальянский ресторанчик и стали обедать, наблюдая за жизнью простых англичан. Приятно было осознавать тот факт, что из мировой литературы мы уже в полной мере изучили их манеру поведения и привычки. Между тем шум в ресторане стоял страшный. Флегматичные англичане непрерывно орали и жестикулировали. Вероятно, впрочем, потому, что ресторан был итальянский. Рядом с нами за столиком сидела чопорная английская семья: папаша смотрел по телевизору над стойкой футбол и орал, как больной единорог, мамаша по сотовому телефону беседовала с приятельницей (качество сотовой связи у них — явно не на высоте, так как леди вопила так, как будто хотела без телефона докричаться до другого конца Лондона), ребенок флегматично вымазался мороженым и, рыдая, требовал вторую порцию. Внезапно в дверь зашел чопорный англичанин в костюме с галстуком, свободный конец которого был перекинут ему на плечо (как оказалось — это такая мода у банковских служащих), подошел к главе семейства, который сидел спиной к входу, наклонился к уху и со страшной силой проорал: «Гав!». Папаша от неожиданности уронил себе на колени кружку с пивом, но не рассердился, а, обернувшись, сердечно приветствовал друга Билли, который только что проявил такой замечательный образчик истинно английского чопорного юмора.

До вечера мы из отеля не выходили, так как я занимался изучением английского языка, просматривая какой-то американский фильм, попутно пытаясь приладить модем ноутбука к их английской нестандартной телефонной розетке. Не хотелось нарушать английские традиции (потом, черт их знает… может, за несоблюдение чайного этикета нас выселят из гостиницы), поэтому ровно в пять часов я достал чайные принадлежности, налил в чашку виски, выпил и спел «Боже, храни королеву».

К ночи я сильно оголодал (а арабского магазина найти еще не успел), поэтому мы опять отправились на ресторанную улочку, чтобы как следует поужинать. В моем понимании ужин — это не обед. После обеда еще следует ужин, поэтому к обеду можно отнестись легкомысленно. После ужина же ничего не следует, поэтому организм надо в должной мере насытить перед сном. Мало ли, в конце концов, какие тяжкие испытания нас ждут во сне? Поэтому мы часа полтора ходили из ресторана в ресторан, где я изучал меню и наблюдал за размерами блюд на столах. Наконец, в десятом по счету итальянском ресторанчике мне показалось, что я нашел свое пристанище для ужина: небольшое вытянутое помещение, отделанное деревом, в котором сидело много простых английских парней и девчат и с дикими криками уписывало огромные мясные блюда, запивая это счастье реками пива и вина. Я твердо сказал, что буду есть здесь, поэтому мы сели за стол и стали изучать меню. К этому моменту мое чувство голода уже настолько поглотило все мое естество, что даже затмило чувство Любви к Родине и чувство Глубокого Удовлетворения, которое присуще всем советским людям. Самое главное было — правильно выбрать блюдо. Чтобы оно было не просто большим, а гигантским! Ибо все в этом мире должно быть соразмерно. Между тем задача стояла не простая, так как из английского меню внятно прочитать я мог только аналоги русских слов “Whiskey” и “Gin”. Наконец, мое внимание привлекла фраза “Huge of mussels”. Слово “Huge” я помнил из компьютерных игр. Оно означало — «Дикое количество». Именно это мне сейчас и было нужно. А “mussels” я, не особенно напрягаясь, перевел как «мослы». Мослы — они и в Лондоне мослы. Дикое количество мословатых свиных ножек — больше ничего от этого ресторана я и не требовал. Сделав заказ, я стал с чувством некоторого превосходства посматривать на окружающие столики, где простой английский народ рубал гигантские свиные отбивные и пиццы размером с тележное колесо. Прошло примерно полчаса, я уже отгрыз кусок у меню и съел половину солонки, как вдруг появилось аж два официанта, которые торжественно поставили передо мной гигантскую кастрюлю. Я резко сорвал с нее крышку и … увидел кучу вареных мидий, которые ненавижу с детства. Признаться, дальше я вел себя довольно неприлично… Орал на ни в чем не повинных официантов: «Уберите немедленно эти кнедлики! Сами жрите эти членистоногие! Я требую российского консула!» и т.д., но Марии удалось меня успокоить, скормив килограмм риса с овощами из своей тарелки.

На следующий день мы отправились болтаться по Лондону. Первым делом было запланировано посетить Гайд-парк. Погода была — типичная лондонская: ярко светило солнце при температуре 30 градусов тепла (стереотипы у нас в этой стране ломались на каждом шагу). Мы вышли из отеля и стали пытаться сориентироваться по карте, которая, как оказалось, была выпущена во время второй мировой войны англичанами специально для германских летчиков. Поэтому, несмотря на мою «пятерку» по спортивному ориентированию, мы медленно, но верно удалялись от Гайд-парка, пока не догадались спросить направление у прохожего. Вот этот мужчина действительно был похож на настоящего английского джентльмена: седая бородка, благородный вид, костюм с твидовым пиджаком. Впрочем, после пяти минут болтовни на английском мы выяснили, что он — русский.

Коренные англичане, кстати, в плане помощи блуждающим туристам очень выгодно отличаются от надутых бельгийцев. Не то чтобы они бросались на шею от восторга при просьбах о помощи, но всегда вежливо выслушивали и очень четко давали указания, куда идти.

Гайд-парк собой представляет довольно большое пространство с бесконечными английскими газончиками и довольно редкими деревьями. Практически нигде в парке не продается кока-кола и «быстрая еда», поэтому даже иностранцы в парке обычно не мусорят. Англичане Гайд-парк в основном используют для пробежек трусцой. Несмотря на то, что каждые пять метров встречаются специальные баки для собачьих экскрементов, собак я там практически не видел. Хорошо было гулять в Гайд-парке! Все-таки такое известное место! Погулял по парку, упал на газончик, пожрали тебя какие жучки, поднялся, опять погулял, опять упал, опять пожрали — словом, масса удовольствия. Под конец прогулки мы добрались до знаменитого «угла Гайд-парка», где, если верить брошюркам и сообщениям аккредитованных в Лондоне советских корреспондентов, проводятся такие острые политические баталии. На углу, тем не менее, было тихо и пустынно, несмотря на выходной день. Кстати, за все две недели пребывания в Лондоне (а мы в Гайд-парк ходили чуть ли не каждый день) никаких дискуссий там не проводилось. Только один раз при нас молодой человек залез на бак для собачьих какашек (ибо именно этим и являются знаменитые «трибуны Гайд-парка»), проорал что-то свое, но потом оказалось, что это — русский турист, который просто хотел сфотографироваться.

Безусловно, Лондон — очень красивый и впечатляющий город, который посещает просто бездна всевозможных туристов. В Париже, кстати, иностранцы как-то не были особенно заметны, а в Лондоне кажется, что все население только и состоит из китайцев, японцев, арабов, немцев и русских.

Нагулявшись в Гайд-парке, мы вернулись в район отеля и посетили тот самый итальянский ресторанчик, в котором я опозорился с этими мидиями накануне. На этот раз я был вооружен русско-английским разговорником, с помощью которого перевел меню и заказал «свиные ребрышки барбекью», которые представляли собой две огромные полоски вкуснейших ребер шириной сантиметров в шестьдесят, положенные на тарелку и снабженные отдельной миской с картошкой. Вот тут-то и вернулось назад Чувство Глубокого Удовлетворения, которое я почти потерял. Кстати, при достаточно низких ценах обслуживание в ресторанчике просто восхитительное. Там принята система, которая мне особенно нравилась в Чехии: за официантом не закрепляются конкретные столики, а они просто носятся по залу, принимая заказы у любых посетителей; заказ отмечается на бумажке, которая лежит у менеджера ресторана, по ней вы и расплачиваетесь перед уходом. Таким образом, вам не приходится вылавливать «вашего» официанта, чтобы он принес еще ведро пива или пепельницу; достаточно поймать за рубашку (или за юбку) проносящегося мимо официанта, и ваш заказ будет исполнен через пару минут. Название ресторана и улицу я намерено не сообщаю, так как мне совсем не улыбается стоять в очереди за местом в этом заведении при следующем посещении Лондона.

Пару дней мы только и гуляли по Лондону (погода все время стояла восхитительная), а между тем уже приближалось время начинать учебу в школе, а следовательно, пора было отправляться на проживание к типично английской старушке. Мы созвонились со школой и взяли ее адрес. По договору с фирмой нам предстояло прожить у старушки две недели, в течение которых она нас будет кормить завтраком и ужином (в договоре конкретное меню не было указано, но стояла фраза — «питательные завтрак и ужин»). Я вызвал такси, мы расплатились с отелем и поехали по указанному адресу. Ехали довольно долго. Минут сорок. Это притом, что переезжали из первой зоны во вторую, а весь Лондон занимает то ли шесть, то ли семь зон. Кварталы за окном такси становились все беднее и приземистее, но архитектура почти везде была примерно одинаковая: трех-четырехэтажные, вплотную стоящие друг к другу домишки. По пути Мария заметила, что мы еще правильно выбрали страну для изучения английского (в фирме на выбор давалось несколько стран).

— Представляешь, — сказала Мария, — поехали бы мы в Америку, а нас там поселили в Гарлем к негритянской мамми!

Наконец, такси остановилось на узкой улочке, рядом с типичным трехэтажным белым домиком. Мы вытащили вещи, подошли к двери и позвонили. Дверь открылась, и… (слишком маленькая пауза получается; должна быть длиннее) И………. На пороге стояли два чернокожих ребятенка: девочка лет шести и мальчик лет двенадцати. Оставалась еще слабая надежда на то, что это — дети старушкиной экономки, но и она быстро развеялась после слов мальчика: «Заходите и подождите пару минут. Мама сейчас спустится». Было бы наивно предполагать, что у английской старушки совсем недавно родились два симпатичных чернокожих ребятенка, поэтому мы распрощались со всеми надеждами и приготовились к худшему…

Поймите нас правильно! Мы — не расисты и ничего не имеем против чернокожего населения Америки или Африки. Но трансформация традиционной английской старушонки, вспоминающей ТЕ ВРЕМЕНА, в чернокожую мисс нас несколько шокировала. Я был готов слушать рассказы про то, какой забавный был Принц Чарльз в младенчестве, но в сотый раз слушать вольное изложение «Хижины Дяди Тома» нам вовсе не улыбалось (а я по литературе получил за эту книжку четверку и считал, что с ней уже «завязал» на всю жизнь). Мы растерянно стояли с вещами в гостиной, а Кристин (так звали эту псевдобабульку) каждые пятнадцать минут орала со второго этажа о том, что через пять минут она закончит уборку и спустится. Так прошло часа полтора, во время которых мы скрупулезно подсчитывали наши финансы, чтобы выяснить, хватит ли денег на пару недель проживания хотя бы в трехзвездочном отеле. Денег явно не хватало. Наконец, Кристин спустилась (она оказалась тридцатипятилетней негритянкой с Ямайки) и начала тарахтеть, как пулемет, объясняя правила проживания в ее доме. Она так старалась правильно выговаривать английские слова, что понять ее было довольно трудно. Двенадцатилетнего парня ее звали Дэвид, а дочку — Имоджин. Дэвид почему-то был одет в баскетбольную форму. Пока мы ждали Кристин, Мария завела разговор с Дэвидом и спросила: «А ты что — баскетболист? А в какой команде ты играешь?», на что Дэвид очень удивился и ответил, что нигде он не играет и что это у него просто такая форма одежды.

Потом Кристин нам стала показывать свой дом. Его архитектура и размеры были вполне типичны для Лондона. На первом этаже располагались: узенький коридорчик при входе, гостиная величиной метров восемь и малюсенькая кухонька метров пяти. За домом находился садик метров тридцати, обнесенный со всех сторон высоким забором. В садике ничего не росло, кроме грядки с какой-то травой и двух розовых кустов. На втором этаже располагались небольшая спальня (куда нас поселили), малюсенькая комнатка, заваленная кучей какого-то барахла, и довольно большая ванная комната (краны на раковине, разумеется, были раздельные). И на третьем этаже находились две малюсенькие комнатки. Таким образом, общая площадь этого трехэтажного дома едва превышала размер нашей трехкомнатной квартиры.

Кристин была просто помешана на чистоте (что поначалу, конечно, весьма обрадовало, но потом стало сильно раздражать). По всему дому в диких количествах были расставлены всякие жидкие, сыпучие и желеобразные средства для чистки, которыми Кристин непрерывно терла, скребла и надраивала все в доме, включая пищевые продукты. Было уже время обеда (который в этом доме нам не полагался), поэтому мы решили отправиться погулять по окрестностям и где-нибудь перекусить. Кристин нам прочла краткую лекцию по технике безопасности в данном районе, из которой следовало, что нужно одеться как можно победнее, обязательно снять с себя дорогие часы, драгоценности и кольца, а также взять только ту сумму денег, которую мы собираемся потратить, и никак не больше. Разумеется, нас это все очень сильно порадовало. Сделав необходимые приготовления, мы отправились пообедать, будучи готовыми уже ко всему. Кстати, часы я так и не снял.

— Часы, — сказал я грозно, — не сниму! Если какой-нибудь негр, — сказал еще более грозно, — захочет у меня их отобрать, я лучше сниму их сам и просто этими же часами его и убью.

Улица вполне соответствовала нашему настроению. Почти безлюдный квартал, наглухо закрытые железными шторами витрины небольших магазинчиков (было воскресенье), стоящие по краям дороги переполненные мусорные баки, из которых ветер разносил по тротуару обрывки бумажек, картонные пакеты и банки из-под пива. Прохожие навстречу попадались раз в пять минут, и все они были чернокожие. Словом, не Лондон, а какое-то негритянское гетто. Наконец, через два квартала мы обнаружили открытую закусочную (арабскую, разумеется), где за гамбургером с банкой пива обсудили ситуацию. Выводы, впрочем, были сделаны неутешительные. Денег на проживание в течение пары недель в приличном отеле нам бы явно не хватило (в это время меньше, чем за сто фунтов в день, а это практически 200 долларов, номер было не найти), искать совсем дешевку — это не отличалось бы от дома Кристин, селиться в студенческое общежитие нам уж точно не хотелось. Оставалось только стиснуть зубы и постоянно твердить себе: «Я здесь для того, чтобы изучить английский, каких бы лишений мне этого не стоило!», что мы и сделали.

Вечером Кристин устроила праздничный ужин по случаю нашего появления в ее квартире (кстати сказать, мы были ее первые «студенты»). Дети были просто в восторге, когда увидели это праздничное изобилие на столе: тарелка с салатом, тарелка вареной картошки, миска с вареным рисом и гвоздь программы — банка тушенки (Мария объяснила Кристин, что без мяса я питаться не буду). Пока все пиршествовали, я в уме успел подсчитать, во сколько нам обойдутся ужины в городе в течение двух недель.

На следующий день мы на электричке отправились в школу, которая располагалась на Роупел-стрит, совсем рядом с вокзалом Ватерлоо. Как оказалось, единственное, в чем нам повезло, — это то, что он дома Кристин до школы с помощью электрички можно было добраться за каких-то полчаса. Как потом выяснилось, многие студенты жили в часе, полутора и даже двух часах езды от школы. Электрички в Лондоне — довольно удобный вид транспорта и относительно недорогой, если догадаться сразу купить проездной на всю неделю (для сравнения: проездной на всю неделю стоит 20 фунтов, а разовая поездка — пять фунтов). Схема движения электричек для непосвященных сначала кажется довольно сложной, так как на плакате расписаны какие-то роутинги, гейты и т.д., но мне после опыта работы во всяких компьютерных сетях в этом разобраться было не сложно. Впрочем, мы все равно ухитрились сесть не на ту электричку и заехали в банковскую часть Лондона, откуда до школы добирались уже на такси.

Международная Школа Изучения Английского Языка Иностранными Студентами оказалась маленьким двухэтажным кирпичным зданием с тенистым двориком, где толпилось дикое количество студентов разных национальностей, возрастов, вероисповеданий и цветов кожи. Первое, что нам бросилось в глаза, — это квадратные глаза сидящей на скамейке нашей знакомой Лады, которая предыдущим днем прилетела из Москвы, чтобы присоединиться к нам для обучения в этой школе. Такая странная форма глаз, как оказалось, была вызвана тем, что она на таможне ощутила все прелести отношения к гостям из России: ее продержали там часа два, переворошили весь багаж, чуть ли не взрезали швы на одежде в поисках наркотиков, разговаривали очень грубо и постоянно провоцировали на то, чтобы она забрала вещички и первым же самолетом отправилась обратно в Москву. И это притом, что Лада, во-первых, никак не производит впечатления девицы определенного поведения; во-вторых, имела на руках все визы и приглашение в эту школу; в-третьих, в Москве у нее остались муж и маленький ребенок, так что трудно было предположить, что она захочет остаться на родине Пола Маккартни навсегда.

Тем временем из недр школы появилась команда преподавательского состава, одна из дам-преподавательниц взобралась ногами на скамейку и начала краткую лекцию прямо во дворе школы. Я не очень следил за содержанием этого обращения к студентам, так как во дворе было довольно шумно. Вероятно, она рассказывала о славном трудовом пути, который прошла эта школа, о боевых традициях, которые хранят эти древние стены, о замечательных людях, которые учились в этом заведении: Абрам Линкольн, Сара Бернар и Ликок де Буабодран. Впрочем, может, я чего и перепутал. Затем выступила другая дама, которая сказала, что мы должны будем написать тест, по результатам которого нас зачислят в группы. Далее она представила куратора по культурной программе — некоего Пола, который оказался препротивнейшим юнцом лет восемнадцати, который непрерывно кривлялся (считая, вероятно, что он выглядит Томом Крузом) и отпускал настолько сальные шуточки, что даже я их понимал.

После этого нам устроили перерыв часа в три, который мы провели сидючи на стульчиках во дворе этой школы. Я меланхолично рассматривал молодежь, которая носилась по двору, курила марихуану, кадрилась, выбирала пепси, и в моей голове зрела упорная мысль о том, что единственная фраза, которую мне стоило бы выучить до поездки, это “I’m too old for this shit”… Когда настроение стало совсем паршивым, я попытался устроить локальный бунт на корабле, заявив, что отказываюсь учиться в этой школе, но Мария сделала ряд блистательных противоракетных маневров, отведя меня в ближайший паб и напоив пивом до такого состояния, что я пообещал хотя бы попробовать поучиться пару-тройку дней.

Тест писали часа два. В общем, ничего особенного: чтение, слушание, понимание, глаголы (в какой форме ими надо жечь сердца людей), вписать пропущенное слово и прочая лабуда. После пяти пинт пива я с глаголами расправился довольно быстро, так как сразу написал, что для них наиболее подходящее время — эпоха раннего Возрождения. Текст на слух тоже воспринимался довольно легко: «Жил был простой мальчик Пит, который имел своих родителей, имел своего кота Бутси, птичку Зизивер и собачку Понго-Понго. Он также имел дом, который имел окно. Однажды птичка Зинзивер через помощь окна воспоследовала за территорию, где ее таки имел поесть (именно так переводится эта временная форма) кот Бутси. Простой мальчик Пит был в голубом, а потом собачка Понго-Понго съела кота Бутси. И остался Пит один-одинешенек, потому что собачка вскоре сбежала, а его папа был сгорел и стал неиспользованный». Пиком сложности теста стало задание написать в свободной форме о своем хобби. Я так и написал: «Мое хобби — мир во всем мире. I like мир so much»… Ну, далее вы поняли. По результатам теста нас должны были определить в одну из четырех групп: начинающий, полуфабрикат, передок ботинка полуфабриката, нонконформист (beginner, intermediate, upper intermediate, advanced). Меня почему-то определили аж в полуфабрикаты, хотя я и на начинающих не очень-то рассчитывал. Вероятно, моя коронная фраза и здесь сыграла свою роль. В этот же день нас разбили по группам (я оказался один-одинешенек, так как Марию и Ладу распределили в другие группы) и выдали расписание занятий на две недели.

На следующий день я, прям как первый раз в первый класс, выпил пива и пошел учиться. Группы были составлены таким образом, чтобы вместе училось как можно больше представителей различных великих и невеликих народов. Впрочем, процентное соотношение итальянцев и японцев по отношению ко всем остальным явно преобладало, так как только в моей группе было шесть итальянцев и четыре японца. Разговаривать друг с другом на родном языке по всей территории школы было запрещено, однако итальянцев это ничуть не смущало и они непрерывно тарахтели, как пулеметы, обсуждая на итальянском свои насущные проблемы. Я же был в группе только один русифицированный, поэтому толком поговорить смог только с чехом, который со мной любезно поделился воспоминаниями о «пражской весне». Впрочем, кроме слов «кнедлик» и «пиво», я все равно ничего не понял. На первом же занятии произошло «испытание английским языком». Нас заставили общаться друг с другом и рассказывать о всякой ерунде: где учишься, работаешь, что делаешь в свободное от работы время, как зовут твою кошку и т.д. Хорошо еще, что я со школы помнил всякую стандартную белиберду о том, что: “I learn at vosmoy class in soviet great school. After school I go to my circle…”, каковую и поведал группе. Их не очень удивило, что я в свои 32 года хожу в восьмой класс… Больше всего они поразились тому, что школьник в России владеет собственным цирком. Запомнилась беседа с одной португалкой, которая училась в университете и строила из себя большую интеллектуалку…

— Из какой ты страны? — спросила португалка.

— Из России, — ответил я.

— А где это? — похлопав ресницами, спросила интеллектуалка.

— Германию видишь? — спросил я, развернув карту.

— Вижу.

— Японию справа от нее — видишь?

— Вижу.

— Вот Россия — в аккурат примерно между Германией и Японией.

Вообще, преподавательский состав в этой школе был подобран весьма своеобразно. Почти все учителя — молодые люди студенческого возраста, которые исповедывали весьма прогрессивный стиль преподавания: они старались держаться максимально раскованно и панибратски со студентами, чтобы, так сказать, создать атмосферу непринужденности в общении, причем степень раскованности большинства преподавателей граничила с шизофренией. Один из учителей выделывал такие пассажи на лекциях, что ученики его несколько раз вежливо спрашивали: “Are you crazy?”, на что тот, подумав, отвечал: “May be… May be”. Моей группе, впрочем, повезло, так как наш преподаватель был на редкость спокойный и флегматичный (что у англичан, по моим наблюдениям, практически не встречается), у которого был только единственный «пунктик»: перед началом занятий он вставал рядом с вентилятором и изображал самолет на бреющем полете. Может быть, впрочем, это был какой-то религиозный обряд.

Процесс обучения, разумеется, проводился исключительно на английском. Нас заставляли смотреть на всякие картинки и давать им описания, а также читать всевозможные тексты и пытаться понять, о чем же там, собственно, говорится. Понятное дело, что за две недели при любом обучении язык таким образом изучить невозможно, равно как выучить его за три дня по методу Илоны Давыдовой. Единственное, что в обучении было весьма полезно, — преподаватель нам очень четко и подробно объяснил, что следует как можно быстрее забыть практически все английские пословицы, поговорки и «крылатые выражения», которые мы учили в школе, ибо англичане просто умирают со смеху, когда слышат в устах иностранцев поговорки, почерпнутые из произведений Диккенса.

В общем, первую неделю я выдержал довольно спокойно. В первой половине дня учился, во второй — ожидал Марию в ближайшем пабе, так как она училась вечером. Из-за этого паба, кстати, я становился все более и более загадочной фигурой в своей группе, так как практически никто из студентов школы по пабам не ходил. Для них это было дороговато. Да и верили они практически всему, что я им плел. Мы в середине дня обычно встречались с Марий и Ладой во дворе школы, и у меня как-то в группе спросили, с кем это я встречаюсь и беседую. Я ответил, что это — две мои жены, что ни у кого в группе не вызвало и тени сомнения. Наверняка они до сих пор рассказывают своим семьям про загадочного русского, который ходит в школу, владеет цирком и имеет две жены.

Из-за разницы в расписаниях у нас практически не оставалось времени на то, чтобы ходить посещать какие-то знаменитые места в Лондоне. Зато я в должной мере исследовал практически все окрестные пабы, так что теперь легко могу написать небольшую монографию об английских сортах пива. Кстати, в тот момент, когда мы туда приехали, в Лондоне началась «Неделя пива». Я много слышал об отмечании этого праздника в Германии (там собираются люди со всего мира и говорят, что праздник по количеству народа и мероприятиям напоминает карнавал в Рио). В Лондоне же «праздник пива» проходит без особой помпы. Просто вечером в пабах собирается куча людей, которые пьют пиво, смотрят по телевизору футбол или крикет и непрерывно орут.

Вечерами мы обычно втроем гуляли по Оксфорд-стрит (это большая улица, где сконцентрировано дикое количество магазинов, ресторанчиков и кафе) или валялись в шезлонгах в Гайд-парке. Ужинать приходилось в городе, так как кулинарные изыски Кристин не совпадали с моими гастрономическими предпочтениями (после «шикарного» первого ужина она просто на стол ставила тарелку с рисом и тарелку с картошкой). На Оксфорд-стрит можно было найти заведение на любой вкус и кошелек. Нам больше всего понравилась сеть ресторанчиков «Стейк-хауз». Они все выдержаны в одном стиле, и там дают одинаковые блюда. Так что, когда видишь в любом месте Лондона название «Стейк-хауз», всегда знаешь точно, что ты там получишь и сколько это будет стоить.

После первой недели, впрочем, рестораны нам надоели и Мария решила сама приготовить настоящий русский ужин. Кристин, разумеется, не возражала. Я в супермаркете накупил уйму всяких продуктов (которые обошлись примерно в четверть той суммы, которую мы обычно платили за ужин на троих) и Мария приготовила борщ, котлеты с пюре и еще уйму всяких вкусностей. Кристин с детьми были просто в шоке от всего этого изобилия, долго не кокетничали, а сразу сели за стол и быстренько умяли по паре тарелок борща и десятку котлеток. После наслаждения благами русской кухни Кристин расщедрилась настолько, что добавила в ванную кувшин, который должен был изображать душ, а также, пыхтя, затащила в нашу комнату ламповый черно-белый телевизор, чтобы мы могли заглушать шум машин, которые всю ночь проносились за окном и не давали спать. Это было очень кстати, так как спать в таком грохоте было просто невозможно, а при просмотре телевизора мы могли лишний раз попрактиковаться в языке. Этот агрегат, впрочем, ловил одну-единственную программу, по которой ночью показывали всякие эротические фильмы. Я все время пытался делать синхронный перевод, но, кроме фразы «Целуй мою кошку, мед», там больше ничего не звучало.

Несмотря на почти бессонные ночи, утром выспаться все равно не удавалось, так как Кристин с семи утра начинала с кухни общаться с детьми, которые спали на третьем этаже. Сначала она их минут двадцать будила, каждую минуту взревывая: «Дэ‑э‑э‑э‑эвид! Имоджи‑и‑и‑ин!» Потом, когда дети поднимались, она с той же кухни руководила процессом их одевания и умывания. Дэвиду доверено было умываться самому, для чего Кристин выделяла ему половину кружки воды с запрещением открывать воду (англичане все экономят воду так, как будто платят по фунту за литр), а Имоджин мамаша мыла сама, наливая в ванную на сантиметр воды. Вообще, Кристин общалась с детьми весьма своеобразно. Вот один из примеров. Дэвид сидит на третьем этаже и рассматривает портрет баскетболиста, который у него лет пять висит на стене. Кристин торчит на кухне, надраивая холодильник. В одном метре от нее лежит трубка радиотелефона, которая начинает звонить. Проходит минуты три. Далее начинается диалог.

— Дэвид! — орет Кристин снизу.

В ответ — молчание.

— Дэвид!

Молчание.

— Дэвид!

Молчание.

— Дэвид!

— Ма? — откликается Дэвид.

— Мальчик мой! С тобой все в порядке?

— Да, ма.

— Ты не заболел?

— Нет, ма.

— Уроки сделал?

— Да, ма.

— Голова не болит?

— Нет, ма.

— А руки не болят?

— Нет, ма.

— А уши не болят?

— Нет, ма, все в порядке.

— Тогда — КАКОГО ХРЕНА ТЫ НЕ МОЖЕШЬ ПОДОЙТИ К ТЕЛЕФОНУ?!?!?

После чего Дэвид галопирует с третьего этажа на первый так, что в нашей комнате падает ноутбук со стола, подбегает к телефону, снимает трубку и выясняет, что это звонит подруга Кристин.

Излишне говорить, что даже при занятиях во второй половине дня я дома особо не залеживался, а отправлялся в район Роупел-стрит, где подкреплялся перед занятиями пивом, или просто болтался по улице, наблюдая за англичанами. Кстати, очень забавно было смотреть на лондонцев в утренних электричках. Такое ощущение, что ночью они вообще не спят, а наверстывают упущенное в дороге. Происходит это так: в пустую электричку (они, кстати, очень комфортабельные и напоминают мягкие вагоны в наших поездах) заходит человек, садится, прислоняется головой к стеклу и мгновенно засыпает. На следующей станции заходит другой человек, приваливается к этому и тоже мгновенно засыпает. Таким образом, к конечной станции вагон собой представляет повальное спящее царство простых лондонцев, и только негры не спят, подергивая головой в такт рэпу из плееров. В вагонах электрички довольно чисто, вот только с сиденьями надо быть осторожнее, так как у англичан есть странная привычка класть ноги в ботинках на противоположное сиденье, если оно пустое. Замечены за этим занятием, кстати, далеко не только чернокожие лондонцы, а также и респектабельные банковские клерки. Несколько слов еще нужно сказать об их манере одеваться. Впрочем, погода для Лондона все-таки была нетипичная, так как практически все две недели стояла жуткая жара в тридцать градусов. Население при этом придерживалось двух вариантов одежды: спортивные трусы или шорты с майкой или строгий деловой костюм (для банковских клерков). К слову сказать, спортивной формы одежды придерживались абсолютно все, даже бабульки-дедульки лет восьмидесяти. Некоторые банковские служащие, впрочем, поступали весьма хитро: в электричке ехали одетыми в шорты с майкой, держа в руках костюм на вешалке, а перед подъездом к своей станции переодевались прямо в вагоне.

Лондонское метро — самое старое в мире. Оно, кстати, и заметно. Теперь стало понятно, почему иностранцы так восхищаются московским метро. Ну, станции в Лондоне еще туда-сюда, а вот переходы — туннели жутковатого вида с грязными разводами по стенам, кое-где, впрочем, прикрытые рекламными щитами. Поезда очень странной конструкции: крыша вагона заметно скошена вниз у дверей, так что человеку даже обычного роста непосредственно у дверей стоять довольно сложно. В лондонском метро процветают разбой и грабежи, о чем постоянно напоминают по громкоговорителю. Впрочем, мы на метро ездили довольно часто, в том числе и в ночные часы, но ничего такого не заметили. Рассказывают, правда, что некоторое время назад двое негров с ножами вздумали ограбить в метро пару мужиков из Ростова… Кончилось это для негров печально: им здорово накостыляли по шее, да еще мужики у них отобрали на память орудия производства — ножи.

Чем дольше шла учеба, тем больше я тосковал по своей исторической родине — Москве. И это несмотря на явные успехи в изучении английского языка! Дошло даже до того, что я в один прекрасный день правильно употребил Present Continuous. Собственно, я так и сказал: “Present Continuous”. Но ностальгия явно грызла меня изнутри. Дошло до того, что в одну прекрасную ночь (не знаю, насколько это было применимо к душным ночам в доме Кристин с диким шумом за окном, но так принято писать) я свалился с этой кретинской кровати! Интересно было наблюдать, как в процессе полета мои Инстинкты боролись с моторным центром, заставляя их сгруппироваться и упасть на пол не левым ухом, а руками. Моторный центр активно протестовал против необходимости выполнения в полете каких-то действий, мотивируя это полным ослаблением организма ввиду затяжной ностальгии, но Инстинкты не сдавались, в результате чего я оказался на полу в положении «упал-отжался» и, проснувшись, застал себя действительно отжимающимся рядом с кроватью. Испугавшись этих грозных признаков, я заявил Марии, что с сегодняшнего дня моя учеба закончена. Мария, в общем, не возражала, так как уже было понятно, что две недели в Лондоне лучше провести, просто болтаясь по городу и посещая различные исторические места типа пабов и итальянских ресторанчиков. Для действительного изучения языка это было бы намного полезнее, чем учеба в этой школе. Да и какие из нас школьники? Смех один.

На последний викэнд (это англичане так называют выходные; не знаю уж, что точно это означает, возможно, победу над викингами) мы решили распрощаться с гостеприимной Кристин, так как она в свою квартирку ухитрилась поселить двух итальянок, которые внесли дополнительный колорит к и так уже нелегкому проживанию в этом доме. Ладно еще, что они все время пытались говорить с нами по-английски, причем происходило это так: итальянки садились рядом с нами, полчаса со скоростью 200 слов в минуту говорили друг с другом по-итальянски, потом одна из них задавала какой-то элементарный вопрос; получив ответ, они минут пять смотрели друг на друга, потом одна из них догадывалась о значении одного из английских слов и еще полчаса объясняла его значение другой. Ну, это еще можно было пережить, так как однажды я им ввернул свою коронную фразу, на расшифровку которой им потребовалась неделя, и к нам с английским они больше не приставали. Но у них обнаружилась еще одна своеобразная манера: в ванную с туалетом итальянки заходили вдвоем и проводили там несколько часов. Я не знаю, что именно они там делали: изучали труды Бенито Муссолини, переписывали рецепты приготовления спагетти или просто завивали волосы, но на все призывы очистить помещение раздавалось: «Уно моменто» и все! Выковырять их оттуда не удавалось даже Кристин, которая терзалась жуткими подозрениями о том, что итальянки тратят воду в диких количествах, и билась о дверь ванной всем телом. Пару дней мы пользовались туалетом, который находился на ближайшей станции электрички, но на третий день Кристин меня сдернула с кровати в пять утра с диким криком о том, что «туалет — не очень чистый!» (как потом выяснилось, на раковине было пролито немного жидкого мыла). Я понял, что в совершении этого дикого преступления подозревают меня, поэтому в качестве алиби предъявил квитанции за два дня от посещения туалета на станции. Кристин, Хвала Аллаху, оставила меня в покое и пошла биться с итальянками (Дэвид и Имоджин были допрошены еще в четыре утра). Учитывая тот факт, что итальянки по-английски понимали одно слово из 1200, а по темпераменту не уступали Кристин, крик поднялся такой, что мы просто собрали вещи и я отправился ловить такси, чтобы ехать уже в любой отель.

Вот тогда-то мы и познакомились с системой частных такси по вызову. Работают там одни негры, а машины они используют не моложе 1957 года выпуска. Ну, древнюю колымагу еще можно перенести, но вот то, что водители не только не знают ни одной улицы в Лондоне, но даже в каком городе они вообще находятся — это уже, по моему мнению, совсем непорядок. Поэтому машину они водят просто, но оригинально: кладут перед собой на колени карту и рулят, изредка поглядывая на дорогу в поисках названий улиц. Кстати, обходится это удовольствие раза в два дешевле, чем в государственных такси. А уж как приятно щекочет нервы…

Разумеется, в последние три дня мы посетили несколько знаменитых в Лондоне мест: Бейкер-стрит и музей Мадам Тюссо. Бейкер-стрит оказалась ничем не примечательной улочкой Лондона. На ней находятся маленький музей Конан-Дойля (но он был закрыт) и магазинчик, где можно приобрести сувениры, относящиеся к Шерлоку Холмсу и доктору Ватсону: старинный граммофон, картину с морским пейзажем, брелок с мордой собаки баскервилей и кока-колу. Что и говорить, в Риге мне Бейкер-стрит понравилась гораздо больше. Музей Мадам Тюссо тоже не произвел особенного впечатления. Во-первых, он довольно маленький. Во-вторых, куклы, как правило, очень мало похожи на оригиналы. Горбачева, к примеру, я узнал только по надписи на табличке. А уж ухитриться ТАК изуродовать Битлов… Вот это уже — просто безобразие. Единственное, что там производит действительно большое впечатление, — это пятиминутный аттракцион в самом конце экспозиции: вас сажают на небольшой автомобильчик, который по рельсам проезжает несколько залов с движущимися куклами. Вот там все очень здорово оформлено.

Сходили также посмотреть на смену караула у Букингемского дворца. Что про него сказать? Во всех странах есть мероприятия, которые почему-то принято ходить смотреть, но никто не знает — почему (как в Москве, к примеру, посещение Мавзолея Ленина). Да! Эти гвардейцы весьма смешно выглядят в своих гигантских медвежьих шапках и юбочках. Да! Они весьма препотешно маршируют и смешно отдают приказы. Но реально увидеть это можно только по телевизору, так как никто из многотысячной толпы у дворца не способен видеть друг сквозь друга.

Оставшиеся два дня мы отдохнули в хорошем европейском отеле, где был кондиционер, нормальный смеситель и никто не призывал спасать дельфина Флиппера (когда я зашел в этот номер, то сумел только прошептать: “Mammy! I’m home!”), после чего на лимузине (как оказалось, это совсем недорогое удовольствие) отправились в знаменитый аэропорт Хитроу, чтобы, как говорится, «отбыть на родину».

Дым отечества был сладок и приятен, а дальше — долгие зимние вечера и рассказы Парловзору о наших путешествиях по Европе.

Ах, да! Про мораль забыл. Мораль: спички — детям не игрушка.

***